Мак развела огонь, и я обнаружила, что не единственная принесла рыбу. Но ее рыбины лежали во льду в рюкзаке. Она завернула их в фольгу и положила в угли, чтобы запечь. Когда аромат заполнил воздух, я уселась по-турецки у огня и рассказала Мак, как мы встретились на Олеане, как он научил меня лучше перемещаться в стоп-кадре, и историю про съедобную планету. Я даже рассказала ей некоторые истории, которые никому не рассказывала — о менее опасных ситуациях, в которые мы попадали, и как Шазам меня спасал раз за разом. Пока я вспоминала, печаль по Танцору, пожиравшая меня заживо, встретилась с еще большим горем от осознания, что Шазам на самом деле мог не дождаться или не выжить.
Неужели я должна потерять все? Их обоих? Неужели это жестокий урок жизни, который я только сейчас выучила? Неужели некоторым людям просто не дано легкой жизни? Я не говорю, что моя не была хорошей, но черт подери, иногда я гадала, почему мой путь вечно такой каменистый!
В конце концов, мои истории вызвали столь острую тоску по нему, что в сочетании со свежим, горячим горем по Танцору, я сделала то, чего никогда не делала перед Шазамом, потому что он был таким уязвимым и склонным к маниакальным приступам депрессии. Неважно, какими бы плохими ни были обстоятельства, я никогда не плакала.
Но я плакала теперь.
Черт подери, дальше я только плакала! Это было нелепо. Мне ненавистно было быть такой. Мак тоже начала плакать, и я посмотрела на нее сквозь слезы и сказала:
— Тебе не о чем плакать. Что с тобой не так?
— Твоя боль — моя боль. Когда больно тебе, больно и мне. Если кто-то, кто тебя по-настоящему любит, видит как тебе больно, он делит эту боль с тобой, — она запрокинула голову, глядя в воздух. — И они определенно вмешаются, чтобы прекратить эту боль. Чтобы утешить тебя. Неважно, как бы они ни злились. Они бы увидели, что их Йи-йи опустошена, и сделали бы что угодно, чтобы облегчить ей это. Даже если им этого не хочется, — она практически зарычала.
Огонь взорвался башней искр и тут же погас.
Завернутая в фольгу рыба исчезла.
Кости вылетели из воздуха, осыпая меня как из душа, отскакивая от моей головы.
Я вскочила на ноги, вытирая глаза.
— Шазам! Ты здесь?
Фиолетовые глаза материализовались в небе надо мной и сузились до щелочек.
— Ты сказала ждать. Твои ожидания — прутья моей клетки. А ты пришла? Нет. Ни тогда. Ни на следующий день. Ни когда-либо еще.
Гребаный ад, он был здесь! Он жив!
Он исчез.
Еще одна кость вылетела из воздуха и приземлилась мне на голову.
— Ай! — я хлопнула рукой по голове. — «Когда-либо еще» — это сейчас! Я извиняюсь. Я буду извиняться перед тобой каждый день до конца моей жизни, если тебе от этого станет легче.
— Потребуется намного больше, — раздалось бестелесное шмыганье носом. — Мои колтуны образовали целую цивилизацию колтунов, которая размножается с рвением и плодородностью шайки спаривающихся Ка-лирр! Я один большой колтун! — раздалось его страдальческое нытье. — И я жирный.
— Я расчешу тебя. Ты не жирный. Просто выходи. Дай мне на тебя посмотреть!
— Жирный, жирный! — заныл он. — Ты можешь видеть только части меня. Худые части, — глаза материализовались в трех метрах надо мной. — Ты опять меня бросишь, — со слезами произнес он.
— Не брошу. Я больше никогда тебя не брошу, — я сказала кое-что, чего никогда не говорила. Что научилась говорить благодаря Танцору. — Я люблю тебя, Шазам. Я не могу без тебя жить. Я так по тебе скучала, что в какой-то момент слегка сошла с ума. Но я не могла вернуться, потому что Зеркало привело меня обратно в Дублин…
— Ты нашла дорогу домой, Йи-йи? — боязливо спросил он. — Правда? Ты наконец-то это сделала?
Мое сердце растаяло. Радость в его голосе нельзя было ни с чем спутать, радость за меня, потому что я наконец-то получила то, что так долго искала.
— Да, и из-за этой гребаной бесконечности зеркал…
— Не бесконечности, рыжая крошка. Четыреста тысяч семьсот шестьдесят два, — поправил он.
— Я пыталась найти способ пометить нужное с той стороны, чтобы я могла отвести тебя домой. Мне так жаль, Шазам!
Внезапно он проявился полностью, опускаясь с неба, чтобы неловко плюхнуться на мусорный бак. Я моргнула. Вот блин, он реально был жирным. Его пушистый белый живот свисал с обеих сторон бака. Я нацепила Джада-маску, чтобы скрыть свое изумление. Я ни за что не могла ранить его чувства сейчас. Он мог опять исчезнуть.
Позади меня ахнула Мак.
— Видишь — она думает, что я жирный! — он бросил на Мак обвиняющий взгляд.