Слезы навернулись на глаза. Сколько она там пробыла? Хоть я и внесла ее в список личных целей, я сделала это для галочки, не более. Я смирилась, что она была материальной иллюзией, созданной Синсар Дабх. Я также смирилась с тем, что как только Книга будет заточена, Алина перестанет существовать.
Возможно ли, что Книга действительно воскресила ее? И вне зависимости от того, заточена она или нет, Алина будет здесь?
Я задрожала. На каком-то уровне эта мысль казалась мне пугающей, но я не могла понять почему. Возможно, я видела слишком много фильмов в духе «Обезьяньей лапки», где надо быть осторожнее со своими желаниями, потому что за игры с Судьбой всегда приходится платить ужасную кармическую цену. И хоть я как-то раз сказала, что не верю в эту суку, я решила, что это неважно, потому что Судьба верила в меня.
Я вновь пролистала сообщения Алины. Она жила с мамой и папой в таунхаусе на северном берегу реки Лиффи.
Запомнив адрес, я поспешила прямиком в бурю.
ОПОЛЗЕНЬ
Намного позднее, выследив мужчину по имени Симус О'Лири, я узнала, что это из-за меня он разбил сердце моей матери.
Из своей клетки я наблюдала, как хорошая мама превращается в плохую и, наконец, в смертельную угрозу для меня.
Я должна была знать почему.
Мне было десять, когда я поняла, что ты не можешь поступиться даже дюймом своего существа для чего бы то ни было. Хорошие люди не делаются плохими за одну ночь. Это происходит после слишком большого количества компромиссов, жертв и потерь.
Маленькие, постоянные эрозии со временем превращаются в оползень.
Вдовец с тремя сыновьями, Симус не возражал жениться на женщине с ребенком и объединить семьи.
Он считал ее забавной и умной, симпатичной и доброй. Младший партнер в юридической фирме влюбился в хрупкую запуганную вечернюю уборщицу.
Но она была проклята родом О'Мэлли, и хоть некоторые мужчины научились жить с древним наследием шести родов ши-видящих, уважать и любить дары их жен и дочерей, не все мужчины были столь уступчивы.
А некоторые попросту отказывались в это верить.
Чувствуя себя в безопасности с его любовью, будучи уверенной в его намерениях, моя мать рассказала Симусу о себе, своем наследии и обо мне.
Его шок обернулся худшей формой заботы о ментальном здоровье женщины, которой он едва не доверил своих юных сыновей.
Этой женщины, которая действительно верила, что ее дочь может передвигаться так быстро, что никто ее не видит.
Она преподнесла ему безумную и тщательно продуманную иллюзию о фейри и женщинах, которых избирательно выращивали, чтобы защищать от них мир.
Она подкрепляла свою паранойю реальными людьми и событиями, настаивая, что местное высокоуважаемое аббатство являлось секретным обществом женщин, охраняющим этот мир от древних бессмертных монстров, и в Дублине они маскировались под компанию велосипедных курьеров (услугами которой его офис часто пользовался для доставки документов по городу), чтобы этот специальный культ одаренных «убийц фейри» мог контролировать город и даже предупреждать угрозы для человеческого рода.
Она утверждала, что ее дочь к возрасту трех лет была столь сильна, что расколола унитаз, просто врезавшись в него на слишком высокой скорости под названием «режим стоп-кадра».
(Я помнила этот день. Я так сильно врезалась в унитаз своим детским животиком, что он почернел и посинел на несколько дней. Мы месяцы не могли себе позволить новый унитаз. Когда она наконец принесла его домой, он оказался надколотым и грязным, и ей пришлось его ремонтировать. Понятия не имею, где она его нашла - возможно, в чьем-то мусоре).
Затем контрольный выстрел - моя мать сказала Симусу, что она вынуждена содержать свою очень особенную дочь запертой в клетке.
Годами.
И эту женщину он едва не привел домой к своим драгоценным маленьким сыночкам.
Я помню его лицо тем поздним вечером, когда я ворвалась в его офис в режиме стоп-кадра, когда все остальные ушли домой, оставив его одного. Я выслеживала его неделями, и наконец осознала, что никогда не получу ответов, если не принудить его.
Я ворвалась внутрь, двигаясь до неуловимости быстро, и закружила вокруг стула, на котором он сидел, наматывая толстую крепкую веревку и надежно привязывая его.
Я помню выражение его лица, когда я наконец замедлилась настолько, чтобы он меня видел - непокорные кудрявые волосы, безумные глаза. К тому времени я была настолько сильна, что сумела отбросить его тяжелый украшенный орнаментом стол с дороги без малейших усилий.
Когда я закончила с Симусом тем вечером, он поверил.
Признал, что каждое сказанное моей матерью слово было правдой, даже поплакал в конце.
Если бы он только поверил ей раньше, если бы он пожелал узнать и принять, я могла бы получить отца, который помог бы меня воспитывать. Если он только пришел к нам домой, встретился со мной, открыл своей сердце и разум, моя мама могла бы доказать правдивость своих слов, и он получил бы замечательную мать для своих сыновей. Эрозия бы прекратилась. Против эрозий нужно то тут, то там добавлять новую, твердую почву.
Она никогда не хотела держать меня в клетке. У одинокой женщины без семьи, без образования не так-то много вариантов.
Она всего лишь нуждалась в небольшой помощи. Она никогда не получала ее ни от кого.
И Ровена, эта хладнокровная сука, никогда не предлагала помощи. Той ночью я знала, что однажды убью могущественную грандмистрисс аббатства. Но у меня все еще оставались вопросы, важные вопросы, и я начинала подозревать, что только у Ровены есть на них ответы.
Я знала, что сломало сердце моей матери, но я все еще не знала, как мы очутились там, где очутились в ту судьбоносную ночь, когда я обрела свободу.
Взбешенный и приведенный в ужас, Симус вышвырнул мою маму из машины в темных тридцати пяти километрах от дома. Она шла под проливным дождем, рыдая всю дорогу. Он знал это, потому что следовал за ней, споря с самим собой и сомневаясь, стоит ли подобрать ее и отвезти прямиком в ближайшую психушку.
Ирония: если бы он это сделал, социальные работники нашли бы меня в моей клетке и освободили. Поместили бы в центр или приемную семью, откуда я без проблем исчезла бы, подросла и вызволила маму. Забрала ее домой и позаботилась бы о ней. Она бы не умерла.
Симус уехал прочь.
Затем, на следующий день, он пошел еще дальше и уволил ее с должности уборщицы, написав формальную жалобу о воровстве.
Он сказал, что не станет выдвигать обвинений, если она уйдет без шумихи.
Она ушла.
Моя мать всегда уходила тихо. Она не знала иных путей.
После ее увольнения пошли слухи, что ей нельзя доверять, и остальные отказывали ей в трудоустройстве.
Нам нужна была эта работа. Как и все остальные, на которые она не смогла устроиться.
Я не убила его.
Но хотела.
Я не сделала этого, потому что, как и моя мама, он был неплохим человеком.
Он был всего лишь финальной эрозией, вызвавшей оползень.
В тринадцать лет я сделала табличку на могилу своей матери. Она гласила: