— Даже если я буду бороться? — спросил Александр с улыбкой.
— Мне нравилось с тобой бороться, — сказал Хельвиг серьёзно. — И я всё ещё надеюсь на битву.
Взгляд Александра заставил его кровь пылать.
В комнате Хельвиг стиснул его ягодицы руками, больно разминая их, громко прижимая к стене и гобелену на ней, вжимаясь каменеющим органом в такой же твёрдый орган напротив.
Александр скользил ладонями по его плечам, по спине и бокам, по бёдрам, глухо стонал ему в рот, когда Хельвиг стискивал его слишком сильно...
Александр любил такие ласки. Александр плавился, когда его щупали и мяли бесцеремонно и неотвратимо, когда кусали жилистые шею и плечи и вертели в руках, словно игрушку. И Хельвиг любил тискать своего дроу. Ему нравилось покорять это крепкое, изящное тело, падкое на силу и контроль, сжимать и изгибать его в своих руках, дарить удовольствие, что разливалось в ярко-зелёных глазах целыми озёрами, мириадами звёзд, планет и созвездий. В этих глазах он был богом, которого надо было почитать, созданием настолько достойным, что ему можно петь песнь любви, не ведая, что будет дальше. Хельвиг был польщён в первый раз и, наверное, будет польщён всю жизнь, что этот яростный дроу, этот сиятельный мужчина выбрал его, доверился без остатка и позволил проникнуть в своё сердце.
Наверное, после всех страданий, после всех правильно принятых решений он просто заслужил это. Иметь Александра рядом, трогать его превосходное тело, говорить с ним, разделять чувства и эмоции на двоих.
— У меня нет масел... — сказал Александр тихо, когда Хельвиг приспустил его штаны и коснулся ладонями прохладных ягодиц. Он замер на миг, а потом коснулся губами солёной от пота шеи дроу.
— Нам не обязательно...
— Я хочу принять тебя, — отрезал Александр, забавно сводя брови. — Я желал этого много лет. Если ты не наполнишь меня собой и своим семенем сегодня...
— Я позову Ало, — пообещал Хельвиг.
Ало, смущённая их растрёпанным видом, получила указания Александра и убежала на кухню.
— Давай пока примем ванну, — предложил Хельвиг. — Вода уже готова. Мы оба воняем, как табун лошадей.
Александр кивнул.
— Мы сделаем это в купальне королевского крыла.
Хельвиг испытал одновременно испуганную ярость и тёплую гордость. Как он вырос, его строптивый дроу, всего за несколько лет свободы вырос на несколько десятилетий. Вырос настолько, что не побоялся предложить такое, не побоялся потянуть за руку по направлению к старым королевским опочивальням.
Хельвиг смотрел на скукожившиеся от пыли и паутины главные комнаты и, к своему удивлению, не чувствовал желания кричать и бить кулаком стену. Осталась лишь скребущая печаль и сожаление. Он не смог их уберечь, не смог подарить им жизнь, красивым и сильным детям, которых так любил.
— Позвольте мне прислуживать Вам, Ваше Величество, — прошептал Александр самозабвенно, с трепетной страстью, и Хельвиг забыл обо всём на свете, кроме этих сияющих бездонных глаз, кроме запаха чужого тела, знакомого и незнакомого одновременно.
— Какой я тебе король, мой милый... — усмехнулся он горько, поглаживая Александра по щеке.
— Мой король, — сказал Александр, отнимая его руку, чтобы поцеловать мозолистые пальцы. — Мой повелитель.
Александр и не подозревал, что именно он был хозяином души короля на Севере.
Сначала он разделся сам, жилистый, гибкий, как ветвь дерева, сильный и загорелый. Потом он ласково раздел Хельвига, невесомо пробежавшись пальцами по застёжкам, шнуркам и пуговицам, целуя кожу то там, то тут и игнорируя налитой член, полностью подвластный его воле.
Хельвиг с удивлением заметил, каким властным стал Александр, а заметив, вспомнил, что он был таким всегда. Он всегда был своеволен и непреклонен в своей особой манере, вынужденный скрывать свою натуру, ведь слуге не положено приказывать, а Александр был идеальным слугой. Но не сейчас. Сейчас он был тем, кем и являлся на самом деле: его любимым, его мужчиной, светом в его окне.
Александр натирал его застарелым мылом и умывал водой, пока Хельвиг наслаждался прикосновениями его ладоней, уже не таких мягких, как прежде, но обращавшихся с ним бережно, аккуратно, с запредельной, невыносимой лаской.
Он скользил вокруг него голый и соблазнительный, как грех, а потом присоединился к купанию и позволил омывать уже себя. В купальне это было проще, чем в ванной.
— Я избегал этих покоев много лет, — сказал Хельвиг, целуя мокрый затылок дроу.
— Ты теперь король, а боишься воспоминаний.
Жестокий, жестокий дроу, но как же он хотел его. Как же жаждал оказаться внутри, в скользкой, тугой дырке, голодной до его семени. Жаждал окропить это тело собой, заклеймить своим и быть с ним рядом вечно, подчиняя и подчиняясь, забирая и отдавая, складывая их жизнь — одну на двоих — в легенду, что обязательно заканчивается там, где началась.
— Наглец. — Хельвиг небольно схватил его за горло, предупреждающе сжал. — Знаешь, что делают короли с теми, кто слишком распускает язык...?
Александр откинул голову ему на плечо и схватился руками за края купальни. Он задышал тяжело и задрожал, как от холода.
— Кладут на этот язык свой член... — предложил он.
Хельвиг тихо рассмеялся. Обязательно. Непременно. Но потом. Александр не хотел ублажать. Он хотел быть ублажённым и, желательно, изнутри. Кто такой Хельвиг, чтобы не подчиняться его желаниям?
У кровати уже стояли масла, и Александр смешал их в одно, подогревая над маленькой свечой в глубоком блюдце. Затем он отдал блюдце Хельвигу и обратился к нему: