Грэм схватил его за плечо и резко повернул к себе.
— Ну, выкладывай, о чем с тобой говорил вождь?
— Он дал мне меч и приказал покинуть поселение. Хериольф Купец отплывает рано утром.
— Навсегда?
— Пока не пойму, что значит клятва. Он сказал, пять лет.
Грэм тихо выругался.
— Могло быть и хуже. Одни боги знают, что скажет дед.
— Он никогда не узнает, — ответил Бьярни и, произнося эти слова, почувствовал, как далеко он оказался от места, где родился и вырос.
Грэм начал кусать нижнюю губу, как он делал обычно, когда пытался собраться с мыслями.
— Я поеду с тобой…
— Зачем? — спросил Бьярни.
— Ты слишком молод, чтобы плыть одному.
— Мне уже шестнадцать. Некоторые отправлялись в свое первое плаванье, прожив всего двенадцать зим. Я справлюсь.
Грэм все еще кусал нижнюю губу.
— Придется, — сказал он наконец, — я не могу оставить землю и Ингибьюрг на пять лет, особенно сейчас, когда она беременна.
— Тебя никто и не просит, — ответил Бьярни и, видя, что брат все еще тревожится, добавил: — Оставайся здесь и сохрани эту усадьбу для нас. Через пять лет я стану императором Византии или умру, а если не случится ни того ни другого, я вернусь домой.
Он все еще был потрясен случившимся: день начался как многие другие, а к вечеру разбил вдребезги всю его жизнь. Но если ему суждено отправиться в неизведанные моря и найти там свое счастье, ему уж точно не нужен старший брат, который только все портит.
Собака, как будто почуяв беду, вскочила на ноги и, стряхнув с себя щенков, подошла к хозяину, тяжело ступая после пинка святого отца, и уткнулась в него косматой головой. Но когда он нагнулся, чтобы погладить ее морду, она повернулась и побрела обратно к тявкающим щенкам.
— Я не могу взять ее с собой, она нужна щенкам, — сказал Бьярни, наблюдая, как щенки окружили ее и принялись сосать молоко. — Ты позаботишься о ней? Особенно о щенках.
У него комок застрял в горле. Астрид приплыла с ним сюда. Он не очень-то умел любить, но был неприятно удивлен, обнаружив, что любит эту лохматую собаку. Она немолода. Даже если он вернется через пять, ее, скорее всего, уже не будет…
— Я позабочусь о ней, пока я здесь. — Грэм любил говорить торжественно. — А летнее плаванье она прекрасно проживет с остальной сворой на берегу.
Бьярни кивнул.
— Тогда я соберу свои вещи и уйду.
— Сначала тебе надо поужинать. Ингибьюрг приготовила для всех троих.
Бьярни недолюбливал новую жену брата. У нее было маленькое жадное лицо, но готовила она хорошо. Его желудок настоятельно требовал подкрепления, а есть вместе с челядью вождя в Каминном зале он уж точно не собирался.
Он последовал за Грэмом в дом и сел на свое место рядом с очагом.
Ингибьюрг взглянула на них, когда они вошли.
— Ну что? — спросила она, накладывая тушеного угря в три деревянные тарелки.
Пришлось рассказывать все заново.
Она сказала то, что надо было сказать: что ему лучше усмирить свой характер, что пять лет пройдут быстро, что они будут ждать его возвращения. Но по ее лицу было видно, что она рада его уходу.
Когда ужин закончился — безмолвный ужин, с редкими попытками поддержать разговор, которые гасли, как пламя в сырых поленьях, — Бьярни поднялся на чердак, где он спал над стойлами коров, и собрал свои пожитки: запасную пару башмаков, праздничную рубашку и маленького дельфина из голубого стекла, которого он нашел среди руин крепости Редкрест, возвышавшейся некогда над поселением. Он завязал все это в выцветшую накидку из грубого сукна, привязал к поясу свой новый меч и проверил, на месте ли охотничий нож, надежно воткнутый за тот же широкий кожаный ремень.
Спустившись в комнату, он увидел, что Грэм снимал серебряный браслет, который он носил на левой руке, а Ингибьюрг гневно кусала нижнюю губу.
— Возьми его с собой, — сказал Грэм. — Тебе понадобится серебро в дороге.
Ингибьюрг перебила его, продолжая спор, который, видимо, шел между ними, пока Бьярни был на чердаке:
— Это принадлежало твоему деду! Ты обещал мне, что передашь его своему сыну! — Она положила руку на живот, который начинал уже раздуваться, как парус корабля от легкого бриза.