— Если это кровная месть, — задумчиво сказал Эрп, — она касается только Рыжего Торштена, а не его людей, и вряд ли он хотел снова разжигать войну на вересковых пустошах. Лучше было убить врага подальше от земель своего племени.
Поднялся легкий ветер, покачивая вереск, и брызги дождя ударили им в лицо.
— Ты поступил бы так же? — спросил наконец Бьярни.
— Да, если бы был свободен и мстил за убийство своего брата.
Задолго до рассвета они оседлали коней и вновь пустились в путь. Солнце висело низко, и погода портилась; к полудню с северо-запада налетел шквалистый ветер, и стена дождя прошлась по холмам, когда они поднялись по склону над болотом, въехали в ворота лагеря и во дворе спрыгнули с измученных коней.
— Где госпожа? — спросил Бьярни человека, который вышел им навстречу.
— Какие новости? — поинтересовался тот вместо ответа.
— Никаких, — ответил Бьярни, — пока она не услышит их первой.
Но голос его прозвучал красноречивее всяких слов.
— В доме, — сказал им кто-то из сбежавшейся толпы.
Всем хотелось узнать, что случилось, но вопросов больше не задавал никто. В них не было нужды.
В женских покоях леди Од сидела у торфяного огня и зашивала накидку из темно-зеленой шерсти, Мергуд с работой устроилась рядом с ней, а у их ног примостились две внучки — они с весьма серьезным видом пряли нить, которая получалась неровной, шероховатой, и Лила, младшая, даже высунула кончик языка от напряжения. Услышав чьи-то шаги, они подняли головы, и на мгновенье остановившись на пороге, Бьярни увидел, как они безмолвно застыли, словно мухи в окаменелой смоле. Затем Мергуд прошептала, дрожа:
— Я же говорила, что слышала его голос в морском ветре. Вот и он!..
Прялка выпала из рук девочек, и они испуганно захныкали.
— Мергуд, отведи детей в опочивальню, — очень тихо сказала Од, почти не двигая губами. И когда они ушли, она только спросила:
— Убит?
— Убит, — мрачным голосом ответил Бьярни.
Мгновенье они молчали, дождь барабанил по крыше.
Потом она спросила:
— В сражении? Ну, конечно, в сражении.
Бьярни покачал головой.
— Нет, битва закончилась, прежде чем мы добрались до лагеря ярла. Стрелой из-за деревьев на пути домой.
Од вздрогнула и сделала глубокий вдох. Но она так привыкла заботиться о людях, что минуту спустя сказала:
— Вы промокли до нитки. Подойдите к огню.
И когда они подошли, добавила:
— Садитесь и расскажите мне все.
Они повиновались, тепло горящего торфа приятно согревало их намокшие, уставшие тела. И вместе с Эрпом, который никогда за свою рабскую жизнь не сидел в присутствии госпожи, а сейчас только изредка вставлял слово, Бьярни, запинаясь, рассказал эту мрачную историю — о смерти ярла Сигурда, погребальном костре, мирных переговорах, голове Мелбригды и двух молодых пиктах, его сыновьях. И о стреле, выпущенной из-за берез у ручья.
— Это все, — закончил он. — Они везут его сюда — завтра в полдень уже должны быть здесь. Предводитель дружины приказал нам поехать вперед, чтобы принести вам вести.
Порыв ветра забил по крыше, словно крылья гигантской птицы, и шквал дождя залил шипящий огонь. Леди Од, не сводившая глаз с Бьярни, вдруг вздрогнула.
— Как безрадостно ему будет этой ночью, — прошептала она.
— Его обязательно где-нибудь укроют, — ответил Бьярни.
Это прозвучало ужасно глупо, но что еще он мог сказать?
А Эрп, с неуклюжей заботой в голосе, добавил:
— Многие с радостью отдадут свои плащи, чтобы укрыть его от дождя.
Леди Од скомкала зеленую накидку, которую она зашивала, и встала.
— Идите, поешьте и выспитесь, — сказала она, когда они поднялись вслед за ней. И ни слова больше.
Бьярни часто потом вспоминал, как в ту минуту она стояла, с накидкой в руках, и смотрела на темно-зеленые складки, словно держала ребенка и вглядывалась в его крошечное личико у своей груди… Затем она повернулась и направилась в опочивальню, откуда из-за завесы доносились испуганные, горькие всхлипывания.
Эрп и Бьярни взглянули друг на друга и вышли в дикий серый мир, чтобы поесть и поспать, как она приказала, и ответить на расспросы столпившихся вокруг них людей.
К вечеру следующего дня дружина вернулась, привезя Рыжего Торштена на плетеных носилках.
Голая земля в Каминном зале была устлана свежими листьями папоротника, с желтеющими кончиками — ведь близилась осень, и леди Од встретила его на пороге без слезинки на глазах. И вот, при свете факелов, прогоняющих тьму, и буре, все еще грохочущей по крыше, она и Мергуд, единственные взрослые женщины в лагере, подготовили тело для погребального костра по древнему обряду.
И до захода солнца он лежал при факелах, укрытый блестящим плащом и медвежьей шкурой, среди воинов, которые по очереди несли стражу, а на склоне холма, над лагерем, откуда виднелось море, возводился погребальный костер.
Дождь перестал, но сухих веток почти не осталось, и не было сваленного молнией дерева, как шесть дней назад, когда погребали ярла Сигурда. Они нашли немного хвороста в устье реки, прочесали опушку леса в поисках веток и собрали дрок на холмах. Смолу принесли с берега. И в ночной тьме Дангадр с несколькими своими людьми прискакал с мыса, с парой повозок, полных сухого торфа, и огромными кувшинами огненной, ржаной воды. Новости быстро расходятся по этой дикой земле.
Всю ночь и следующей день готовились к отпеванию вождя, а Торштен лежал в своем доме с тарелкой соли на безмятежной груди и горящими факелами у ног и головы. Высокий погребальный костер виднелся на склоне горы, охотники отправились в лес за оленями и кабанами, чтобы приготовить их в накалившихся ямах для жарки, за усадьбой вождя.
К вечеру третьего дня они вынесли Торштена из зала и понесли вверх по холму, где его ждал костер. Когда его поднимали на вершину костра, ветер с моря загибал его рыжую бороду набок и бороздил мех черного медведя. На этот раз животных не приносили в жертву, вместо этого брат Ниниан [81], капеллан леди Од, стоя рядом с усопшим в своем привычном коричневом одеянии с колоколом и посохом в руках, совершил христианский обряд погребения. Бьярни не слышал слов, он думал:
«Два костра за девять дней. Недобрая жатва».
Факелы вонзились глубоко в основание костра, и пламя красными нитями пронеслось по собранному торфу. Бьярни смотрел, как огненные языки облизывали смолянистые ветки — осторожно, как будто пробуя их на вкус, а затем вспыхнули алчным порывистым пламенем. Стал потрескивать хворост, объятый огнем, и запах горящей смолы разнесся удушливым облаком, пестревшим летящими искрами. Кто-то закричал и указал рукой поверх бурных вод Пентленд-Ферта, где виднелся огонь на высоком мысе острова Хой, зажженный в ответ на их костер, и все поняли, что Оркни, покинутый своим ярлом, безмолвно сочувствуют их горю.
В сером рассвете, когда высоко в небе кричали береговые птицы, погребальный костер обрушился в свое пылающее сердце. А когда сердце потухло, они сгребли раскаленную золу и стали строить курган из камней и торфа над огненным рубцом на склоне холма, чтобы и здесь, как и над тем проливом на юге, был знак для будущих кораблей.
С наступлением длинных северных сумерек на открытом дворе зимнего лагеря зажгли и другие костры. Весь день продолжалось отпевание, и люди, строившие курган, возвращались к дому, чтобы выпить кружку эля и подкрепиться, а затем уходили обратно — добавить еще несколько камней к растущей горке. И вот курган был готов, и воины собрались перед усадьбой вождя. Ямы для жарки стояли открытыми, и воздух наполнился жирным ароматом готового мяса. Перед входом в Каминный зал соорудили для леди Од скамью из торфа, и она сидела там на разостланной серебристой тюленьей шкуре. Лила и Сигни примостились у ее ног, а Мергуд, которая некогда сама была королевой, — стояла, как обычно, в тени, за госпожой.
81
БРАТ НИНИАН — назван в честь святого Ниниана (ок. 360–432) — первого прибывшего в Шотландию христианского епископа. По преданию св. Ниниан появился на свет в Камбрии (Уэльсе) на северо-западном побережье Англии. Еще юношей он отправился в Рим, чтобы постичь там основы христианского учения. В Риме он был посвящен в сан епископа, а затем получил от римского папы Сириция поручение обратить в христианство языческие племена пиктов.