— Весла на воду, — пытаясь перекричать ветер, велел Хериольф. — Если сможем удержать ее подальше от скал, доберемся до западного мыса, там спокойные воды!
Но прежде чем все бросились исполнять приказ, на них обрушились исполинские волны, смыв с корабля все, что не было привязано и всех, кто не успел ни за что зацепиться. На миг перед Бьярни мелькнула темная фигура Хунина, отчаянно пытавшегося плыть против могучей волны, подбросившей его в воздух, потом волна схлынула, чуть не утопив «Морскую корову». А Хунин исчез.
Послышался крик, — вычерпывайте воду! — и люди отчаянно принялись за дело, еле удерживаясь на вздымавшейся палубе. Но Бьярни видел только темную, как у тюленя, голову Хунина в бурных, блестевших под луной волнах. В мгновенье ока он оказался у борта корабля.
— Забудь о собаке, глупец! — закричал ему вслед Хериольф.
Бьярни спрыгнул. Мокрый до нитки, он почти не чувствовал холодных объятий моря, только безудержную силу огромных волн. Он пытался позвать:
— Хунин! Хунин! — Но его рот наполнился соленой водой.
Хунин изо всех сил пытался не отставать от корабля. И Бьярни поплыл за ним. Вскоре он дотянулся до дрожащей собаки и ухватился за обгрызенный конец веревки.
— За мной! — крикнул он и потянул пса в обратном направлении, туда, где волны ударялись о берег. Может, в такую погоду на каменистом берегу их ждала страшная смерть — но другого выбора у них не было. Корабль им ничем не мог помочь.
Держась одной рукой за ошейник Хунина, Бьярни пытался доплыть до опасного берега. Но штормовое течение подхватило их и унесло на восток, далеко от мыса, к пологим берегам. И когда, целую вечность спустя, Бьярни вдруг почувствовал дно под ногами, большая волна вынесла его и пса на берег, и он рухнул без сил на мягкий песок.
Глава 18. Ангарад [91]
Очередная волна чуть не унесла его обратно в море, но прежде чем накатила следующая, ему удалось встать на ноги и выйти за уровень прилива, волоча за собой Хунина. Только что начался отлив, и за ним тянулись янтарные морские водоросли, а песок под ногами был сухим и мягким. Он смутно видел огромные дюны, поднимавшиеся ему навстречу. Но вдруг он упал, и его стошнило. Хунин лежал, вытянувшись во всю длину рядом с ним, обмякший, холодный и неподвижный, словно куча водорослей. Бьярни подумал, что пес захлебнулся, но тут все вокруг закружилось и потемнело, и холодная соленая вода — целый океан — вылилась у него изо рта, и ему показалось, что он умирает. Он лежал на животе, положив руку на мокрое тело собаки. И тут он перестал сопротивляться, и тьма поглотила его.
Когда он снова открыл глаза, то увидел, что лежит на спине, а Хунин стоит над ним и облизывает лицо. Ветер немного поутих, и шел дождь, но дюны кое-как защищали от холода, и он лежал и смотрел на высокие холмы, покрытые песчаным тростником, побитым грозой. Он не знал, день сейчас или вечер, потому что солнце скрылось за летящими облаками. Но, судя по отблескам, скоро стемнеет, так что им с Хунином нечего разлеживаться на берегу, надо искать укрытие и пищу.
Пока он лежал, то чувствовал, что силы вернулись к нему, но как только сел, каждая мышца в теле заныла, и дюны поплыли перед глазами, и на мгновенье нежно-желтые маки на склонах показались единственным, что имело смысл в этом мире.
Он замотал головой, чтобы прийти в себя, и с трудом поднялся на ноги. Все расплывалось перед глазами, но идти он мог, а Хунин встряхнулся так, что песок и морская вода полетели во все стороны. И он побрел вглубь острова, плохо понимая, что делает: главное — подальше отойти от волн.
За дюнами росли ковыль и дрок, а дальше начиналась возвышенность — край холмов и равнин. Впереди, на западе, еле видимые сквозь ливень — за дюнами долгими заунывными порывами все еще дул сильный ветер, — высились могучие горы, покрытые сумраком и белыми полосами последнего зимнего снега. Но Бьярни, склонив голову под дождем и еле передвигая ноги, ничего не замечал, а черный пес жалко волочился за ним.
Сколько он брел в поисках хоть каких-нибудь признаков жизни — он не знал. Он понимал только, что идет по лесу и что вокруг много поваленных деревьев. Вдруг он споткнулся о ветку и упал, стукнулся головой, опять встал на ноги — кровь заливала глаза. Он был словно в дурмане или во сне и даже не выругался. Вскоре он вышел из тонкой полоски леса на опушку и, вытерев кровь тыльной стороной ладони, увидел перед собой небольшую долину, а в начале нее — усадьбу, где можно было укрыться.
Между порывами ветра по-прежнему шел дождь, но небо над западным склоном горы расчищалось, и длинный бледно-желтый луч света проникал сквозь облака. Спустившись с холма, Бьярни направился к дому в надежде обсохнуть и утолить жажду. Есть ему не хотелось, но иссушенное солью горло не отказалось бы от сладкого, нежного молока. Подойдя ближе, он увидел, что усадьба совсем заброшена. На пастбище не было ни овец, ни иного скота. Никаких признаков жизни; только над крышей дома стелилась под порывами ветра тонкая струйка дыма. Значит, кто-то есть, раз в камине горит огонь. Он поплелся к дому.
Когда Бьярни добрался до ворот в терновой изгороди, окружавшей двор, из-за угла дома появился человек и направился к полуразвалившемуся коровнику. Мальчик со связкой сена на плече и ковшом в руке, в вязаном колпаке, низко надвинутом на лоб, чтобы защититься от дождя.
Он остановился, заметив Бьярни в воротах, и уставился на него, подозрительно, как дикий зверь. Когда же Бьярни медленно подошел, мальчик что-то спросил.
Но Бьярни не понял его. Он покачал головой и с мукой во взгляде указал на ковш.
— Пить, — сказал он.
Мальчик протянул ему ковш и повторил:
— Пить.
Бьярни взял его и отхлебнул. Это было вода, а не молоко, но чистая и сладкая, и он жадно пил, а потом вернул обратно. Мальчик положил ковш и сено в дверях конюшни, что-то сказал теням внутри — оттуда донесся топот нетерпеливых копыт и знакомый лошадиный запах. Затем повернулся к Бьярни и осмотрел его с ног до головы, нахмурив брови. Внезапно он словно принял решение, и складки у него на лбу разгладились; указав на дверь дома, он сказал:
— Идем.
Бьярни поплелся за ним. Внутри было тепло от света факелов, и он вдохнул торфяной дым, заволакивающий комнату. Бьярни закашлялся и, пошатнувшись, потерял равновесие, и, если бы мальчик не поддержал его, упал бы прямо в гудящую, кружащуюся темноту.
Когда Бьярни открыл глаза, он лежал у огня, и кто-то склонялся над ним с чашкой. Прищурившись, он увидел, что это тот самый мальчик. Он сунул ему руку под спину и приподнял, поднеся чашку ко рту, а после заботливо, хоть и резко, сказал:
— Пей, а потом спи и набирайся сил; не смей умирать под моей крышей. У меня и без тебя забот хватает.
Бьярни плохо соображал, что ему говорили, но он понял первое требование и послушно проглотил то, что ему предлагали. Это было похоже на теплую, водянистую овсянку с ложкой меда и горьким привкусом трав. Неподалеку Хунин чавкал над миской такой же овсянки с объедками от ужина. Они закончили свою трапезу почти одновременно, огромный пес поднял вымазанную в каше морду и тревожно заскулил.
Мальчик протянул руку, чтобы почесать его за ухом:
— Все хорошо, — сказал он.
Бьярни пробормотал:
— Осторожно, он не любит чужих.
Хунин потерся головой об руку и замахал хвостом.
— Все звери любят меня, — сказал мальчик. — Именно поэтому… — Он не закончил. — Спи теперь, — повелительно сказал он.
Теплая каша и травы погрузили Бьярни в сладостный туман, и он заснул.
Когда он проснулся, уже рассвело; сил у него было не больше, чем у захлебнувшегося щенка, но чувствовал он себя бодрее, и голова, казалось, просветлела, по сравнению с прошлой ночью. И сразу же он обратил внимание на то, что лежит совсем без одежды под теплой, потертой накидкой, а его рваные штаны и рубашка дымятся над остатками вчерашнего огня. Наверное, мальчик раздел его, пока он спал, и повесил одежду сушиться. А меч? В тревоге он отдернул накидку и обнаружил его у своей руки — левой. Он сжал рукоятку и облегченно вздохнул. Но тут заметил и другое: за ним наблюдают.
91
АНГАРАД — героиня названа в честь Ангарад Золоторукой (