В забытьи она была недолго. Ее разбудил тоненький плач. Дождь прекратился, утих ветер. Рухия скинула безрукавку, запеленала малыша; прижав его к себе, стала кормить грудью.
Так она блаженно сидела, укачивая его.
Занималась заря. Ее неудержимо клонило в сон. Почмокав беззубым ртом, прикорнул и малыш.
Услышав топот копыт, Рухия в испуге вздрогнула, но тут же успокоила себя: «Кто бы они ни были, они же люди, не смогут обойтись со мной жестоко, пощадят…»
К ней приблизились четыре всадника.
— Кто ты? — спросил один, не слезая с коня.
— Бедная путница…
— А что ты тут делаешь?
— Отстала от кочевья… Родила… Кормлю ребенка.
— Принесла еще одного врага! — Ойрот замахнулся плетью.
— Чем я провинилась перед тобой? — Шатаясь, Рухия встала, по щекам ее бежали слезы.
— Что уставилась, сука? — Шерик огрел ее камчой.
Рухия ни слова не обронила, только заслонила руками младенца.
Один из всадников спрыгнул с коня и выхватил у своего спутника плеть.
— Может, красавица, немного позабавимся, а? Что ты молчишь? Или хочешь, чтобы я проткнул копьем твоего заморыша?
Острым ножом впились страшные слова в сердце Рухни. Что она могла поделать? Она была беззащитна перед этими извергами, напавшими на нее.
— Вытри слезы, улыбнись, так-то лучше. Идем, идем…
Рухия еле волочила ноги. Трое не отставали от нее, предвкушая забаву. Их жадные глаза скользили по ее разорванному платью, раздевали женщину. Показался родник.
— Я пойду помоюсь.
— А не сбежишь?
— Куда же мне бежать?
— Ну ладно, только быстро.
Рухия подошла к воде. Те — за ее спиной — смеялись, торопили. Ей так хотелось вцепиться им в горло, но что будет тогда с ее несчастным малышом? Не может она стать их подстилкой, лучше умереть! Что же делать? Чтобы они проткнули копьем сынишку, едва увидевшего свое первое утро? Отчаянье, леденящая безысходность сковали Рухию.
Снова остро запахла полынь. О заветный запах родной земли, нежный, влекущий!.. У Рухии созрело решение. Взглянув исподлобья на своих мучителей, она незаметно положила малыша под большим кустом. «Постарайся выжить, солнышко мое! Видит бог, я больше ничего не могу для тебя сделать…» Не смея обернуться, она пошла прочь.
— Куда ты? — окликнули ее.
— Отойдем подальше.
Четверо шериков ехали за ней, они удалялись от родника. Рухия понуро плелась впереди, а душа ее рвалась назад — к сыну.
«Куда я иду? — с ужасом думала она. — Я попала в западню. Как я могу противостоять им? Что за пытку придумал для меня создатель?»
— Эй, баба! Остановись!
— Батыр, даже перед боем бывает поединок. Вы что же, вчетвером кинетесь на одну женщину?
Шерику явно польстило, что его назвали батыром. Он остановил своих шериков, спешился и вместе с Рухией стал спускаться в лощину.
— Куда ты все бежишь, казахская красотка? Ты уже распалила меня, мне не терпится тебя обнять… — Он положил руку на ее тонкую шею.
Рухия вздрогнула как от прикосновения змеи.
— Удальцу, говорят, пристало терпение. Я же никуда не денусь. Пойми, я только родила… Повремени пару дней, ты же не зверь… — Пытаясь заговорить ему зубы, Рухия нащупала на поясе у ойрота кинжал.
— Какое у тебя жаркое дыхание! Я не могу больше терпеть… — Шерик привлек ее к себе.
— Отстань! Убери руки!
— О-о-о, хатун! Не выводи меня из себя, не то я распорю тебя надвое!
Рухия не смогла вытащить его кинжал; испугавшись гнева шерика, она сменила тон, заговорила примиряюще:
— Ох, какой ты сердитый! Зачем так? Давай присядем в тенек, поболтаем о том о сем…
— Вы, казашки, свое дело знаете, улещите любого. Ладно, будь по-твоему, присядем.
Он опустился на траву, а Рухия подняла с земли внушительный камень и с силой ударила шерика по затылку. Тот и охнуть не успел, как повалился замертво.
«Все кончено», — подумала Рухия и в изнеможении опустилась на землю. Она отомстила за свое унижение, за бесконечные страдания. Она сидела неподвижно, мытарства последних дней доконали ее, у нее больше не было воли к сопротивлению.
Трое шериков долго дожидались своего товарища и в конце концов, встревоженные, спустились в лощину.
Увидев, что их товарищ распростерт на земле, они схватили Рухию. Сверкнула сабля.
— Руби!
— Нет, сперва сорви ее лохмотья!
Грубые руки мгновенно стащили с нее рубище, раздели донага.
— Эта тварь соблазняла нас своими грудями. Отсеки их!
Сверкнувшая сабля отрубила ее набухшие молоком груди.