Выбрать главу
* * *

Эта песня, родившаяся в год Великого Бедствия, облетела бескрайнюю казахскую степь. Не было такого кочевья, где бы не пели ее. Порывистые ветры несли ее над землей, а бурные воды вспенившихся рек подхватывали протяжный напев. Эта песня воплотила в себе мечты исстрадавшегося, обездоленного народа, истребляемого иноземными захватчиками. Песня-клич, как грозный набат, звала к отмщению, призывала людей к единению. Она будила мужество и отвагу, подымала на борьбу сыновей отчизны.

Дочери и сыновья Среднего и Старшего жузов, оказавшиеся в изгнании, принесли эту песнь на улицы Ходжента. Заплывшие жиром купцы и менялы утратили покой, просыпались среди ночи от ее пронзительных слов.

Эту песнь услышали голубые минареты Самарканда, она заставила встрепенуться древние камни, ей подпевали беспечные дервиши, нежившиеся в тени, на дувалах.

Вместе со страдальцами Младшего жуза эту песнь подхватили Хива и Бухара, она пришлась по сердцу бронзоволиким дехканам с тяжелыми мозолистыми руками.

Песня, рожденная на склонах Каратау, понеслась в мир…

Казахи из Старшего жуза, оставшиеся под пятой Джунгарии, оплакивая утраченную свободу, передавали эту песнь как святыню от отца к сыну, из поколения в поколение.

Эта песня вселяла надежду в сердца, утверждая бесстрашие и неколебимость народного духа, она учила ненависти к врагам. О, «Елим-ай!»! Великая песня, наша колыбельная, боевой марш и гимн!

* * *

С Жоламана не спускали глаз. Кандалы стерли ему ноги в кровь, но Габану-убаши было этого мало, он следил, чтобы юноша не отдыхал, заставлял его работать. На щеголеватом молодом джигите теперь висело жалкое рубище — оно не могло защитить от холода и пронизывающего ветра. Сияние молодости угасло в глазах Жоламана, он выглядел намного старше своих двадцати лет, упрямый лоб прорезали первые морщины.

Сегодня он увидел белолицую токал Борте. О том, что ее зовут Ахтохты, юноша узнал раньше, когда побывал с дедом в ауле Борте. Поколебавшись, он окликнул женщину:

— Ахтохты…

Молодая ветреница, разумеется, услышала свое имя, но сделала вид, что не узнала Жоламана. Выполняя бесчисленные поручения Габана-убаши, Жоламан постоянно крутился возле белой юрты Ахтохты, попадался ей на глаза. Юноша и сам не знал, что влечет его туда: желание повидать землячку или еще что-то…

Жоламан узнал, что Ахтохты стала женой ойротского тысячника Шолой-Батора, и как-то увидел ее вместе со смуглым великаном — предводителем тумена.

Однажды в теплый вечер бабьего лета люди отдыхали, расположившись под открытым небом. Послышалась мелодия хура: ойроты пели и веселились.

Сидевший в отдалении Жоламан вдруг встрепенулся. Заунывные монгольские мелодии прорезала казахская песня о реке Шили:

Друг, поплачь же надо мной Вместе с быстрою рекой…

Жоламан подошел поближе к юрте молодоженов. Печальный женский голос разбередил его сердце. Он вспомнил этот голос — то пела Ахтохты. Ему так захотелось увидеть певицу! Никем не замеченный, он заглянул в юрту. Песня оборвалась, все сидели неподвижно, воцарилась тяжелая тишина.

Жоламан увидел грустное лицо Ахтохты. Шолой-Батор, наклонив свою змеиную шею, что-то шепнул ей на ухо. Внезапно Ахтохты заметила Жоламана и, подав знак, чтобы он не двигался, запела снова. Предводитель ойротов впился своими маслеными глазами в ее лебединую шею.

Пала с Каратау темнота…

Пела Ахтохты. Сердце учащенно забилось в груди юноши. «О моя дорогая родина! Это же твой привет! Значит, ты жива. Непокорная душа моего народа рвется из его богатырской груди. Родина призывает меня. О «Елим-ай!»! Что за дивная песня! Сердце переворачивается, когда слушаешь ее. Спасибо тебе, Ахтохты!»

Что за горький беспросветный век! Стонет одинокий человек…

Жоламан ушел в степь. Он не чувствовал своих оков, шел окрыленный, дыхание с силой вырвалось из его груди, как клекот молодого орла. Только об одном молил он создателя — чтобы всевышний ускорил тот день, когда с боевой песней «Елим-ай!» он встанет под знамена.

На другой день ему приказали явиться к Шолой-Батору. Гремя цепями, он переступил порог и увидел Ахтохты. Он понял, что вызван неспроста, что скоро что-то переменится в его судьбе.

— Тебя зовут Жоламаном? — спросил Шолой-Батор.

— Да.

— Ты внук Жомарт-батыра?

— Да.

— Теперь ты будешь моим стремянным, этого пожелала твоя казахская сестра.