Гости только сейчас толком познакомились с хозяином. В свою очередь, услышав их имена, старый Жумабек чуть не подскочил на месте.
— Казеке! Я прекрасно вас знаю, понаслышке, конечно. Это просто чудо! Как я мог ждать такого знатного гостя! Ведь даже нукеры хатиба{39} брезгуют заглянуть в мою бедную лачугу. Какая у вас добрая, отзывчивая душа! Бедолага Жумабек готов лопнуть от радости! — растроганно воскликнул он и, забыв о перенесенном давеча унижении, в порыве своего щедрого сердца, ставил на дастархан все, что было в доме.
— Кстати, жырау, вы сказали, что эти палачи приедут опять. Да разве шакалы бросают свою жертву? Видит бог, вернутся. Знаем мы их повадки. Говорят, и святой не выдержит, если бить беспрестанно. Кожа у нас дубленая, привыкли: разобьют голову — шапку наденем, вывернут руку — чекмень накинем. Когда живешь под постоянным гнетом, любые тяготы — ерунда, а побои — вообще семечки. Было бы о чем горевать! Зато мы не чьи-то рабы на чужбине, живем у себя на родине. Перед измывательствами ойротов все меркнет, я вырвался из-под их власти, добрался сюда, куда же мне еще идти? Я бежал от пожара, мне ли бояться горячей золы? Если на то будет воля аллаха, еще увидим Иртыш, землю, где испокон веков пасли табуны наши предки. Искупаемся в его чистой воде, смоем всю грязь с души. Очистим сердце и приляжем в траве высокой. Бедное мое сердце, ты в этот день разорвешься от счастья! Перед светом большой мечты гаснут мелкие обиды, стану ли я расстраиваться из-за того, что два-три холуя глумятся надо мной? — закончил свое взволнованное слово Жумабек и смело взглянул на гостей.
Потом, пользуясь удобным моментом, он решил кое о чем их расспросить. Речь шла не о простых крестьянских делах и нуждах — о серьезных вопросах. Жумабек рассуждал здраво, мудро, руководствуясь своим житейским опытом.
— Казеке, наши деды кусали пальцы от досады, говоря: «Погиб Мамай и стал посмешищем». Думаю, эту прибаутку придумал кто-то из чванливой знати. Или еще говорят: «Лучше живой кот, чем мертвый лев». Разве кот может заменить льва? Народ пойдет за ханом, если будет верить в него, а иначе — разбредется кто куда. Хан, который не может сплотить народ, — как цепь на ногах. Разве сила в том выражается, чтобы держать в узде соплеменников, готовых в бою отстоять честь родины? Неужели Тауке так одряхлел? Да простит меня аллах, это я от горечи так говорю. Неужто хан позабыл свое былое могущество, когда отправлял во все стороны дружины, закованные в голубую сталь? Ведь порой надо и постращать врага булатом, иначе он может заржаветь в ножнах. Почему мы так покорны, отчего втянули головы в плечи? Когда же от слов перейдем к действиям? — Жумабек замолчал. Думая о наболевшем, он смотрел в упор на Казыбека. «Мне нужна правда, только правда», — говорили его глаза.
Казыбек понял, что его спутники молча одобряют Жумабека за то, что он высказал накипевшее у всех, и теперь ждут ответа, поэтому он счел неудобным умолчать.
— Старики недаром говорят: не прячь нож, он еще пригодится, не спеши открыть сердце — узнай лучше своего собеседника. Мы с вами не из тех, кто хитрит да юлит. Вы от меня ждете откровенности. И правильно делаете. В степи много всего: и дикий зверь по ней рыщет, и наши враги, и наши раздоры — там же. Много испытаний выпадает на долю народа. Мы живем в такое недоброе время, когда шесть единоплеменников-алашей{40} отстоят друг от друга дальше, чем шесть курганов. Лютый враг сжал нас железным обручем. Он готов проникнуть в любую брешь, пролезть в каждую щель. Земли́, которая тебя кормит, с каждым днем становится все меньше. Мы сами становимся как высохшая сыромять. Плохие сторожа каются, когда уже все украдено. Каются, но хотят увильнуть от ответственности. Не надо путать чванство с гордостью. А мы чванимся друг перед другом, хватаем друг друга за глотку. Иначе отдали бы врагам Старший жуз?.. Сердце обливается кровью, когда думаю о султанах, о тех, кому корысть дороже родного дитяти. Мы, казахи, похожи на лошадей — ищем своего табунщика. То, чего хочу я, хочет весь народ. Затаенная сила хлынет из него рекой, и он подымется на битву с неприятелем. Я не собираюсь отсиживаться в укромном месте. Скажу напутственное слово тому, кто способен слушать, а тому, кто может держать оружие, — дам дубину. Все равно двум смертям не бывать. Стать никем, влачить сиротские дни, да еще смириться с рабской долей — разве это жизнь? — Казыбек горестно вздохнул, отер вспотевшее лицо, задумался. Видно, не просто ему было ответить на все наболевшие вопросы, и он не скрывал этого. Чувствовалось, что он устал от бесконечных и порой бесплодных дум. — В позднем возрасте, когда в душе затихают желания, их сменяет гнетущая тоска, та, что гложет сердце. Верно, от тягостных раздумий. Мучения в этом бренном мире кончаются лишь тогда, когда наши ненасытные глаза засыпает могильный песок. Но это слабое утешение. И начинаешь бредить наяву, словно страшное чудовище преследует тебя. Тулпар, кляча и мерин не хотят впрягаться в общий хомут. Оно понятно: лучше свой теленок, чем общий бык. Я видел хана — он готов был разорваться от гнева, тягостное зрелище! Зависть, злость, недоверие, как щенки паршивой суки, расплодились в нашей степи. Вот в чем опасность! — Казыбек кончил говорить.