Вскоре принесли на блюде мясо, увенчанное головой ягненка. После трапезы, видя, как помрачнел Казыбек-бий, Тынышбай, сын Жомарта, взял домбру. Искусные пальцы пробежали по ладам, и струны встрепенулись им в ответ.
— Сыграй, Тынышбай! Ты здорово играешь!
— Оправдай свою славу!
— Порадуй нас, сынок!
Видя, что Казыбек молча кивнул, все стали просить наперебой.
Зазвучала мягкая задушевная мелодия, похожая на звон медного колокольчика. Струны под руками кюйчи пели медовым голосом. Казалось, стремит свои быстрые воды «Река Саймака», стонет «Асан-горемычный», призывает к отваге «Булан-джигит», навевает скорбь прощальная песня. Топот коня слышался в мелодии «Сивая кляча»; исполняя «Плач двух девушек»[1], домбра словно сама рыдала. Игра Тынышбая захватила всех. Послушные струны всколыхнули в людях затаенную печаль и горечь, передавая аромат старинных преданий. Эти мелодии переворачивали все внутри, в них плакала несбывшаяся мечта, сама душа горемычного народа. Мужские и женские голоса сливались в них воедино, голоса, давно покинувшие нас… Слышалась неторопливая речь мудреца Асана, искавшего обетованную землю для казахов. Слушатели словно видели перед собой легендарного воина, пытавшегося поймать лунный свет. Что-то от лебединого крика было в печальных песнях.
Казыбек подался телом вперед, ожидая продолжения. На его щеках блеснули слезы, выдававшие сокровенные мысли. Это заметил Тынышбай и подумал: «Отчего так разгорелись у него глаза, его непроницаемые глаза?» Пальцы кюйчи сбились с прежних ладов и стали наигрывать новый мотив. Легкий прохладный ветерок как бы сменился ураганом, струны загудели грозным набатом, музыкой битвы. Зарокотал кюй «Пестрое знамя». Частые удары по нижней струне передавали цокот копыт, к дроби одинокого скакуна присоединялся топот конницы, мелодия ширилась и росла. Сильный, насыщенный аккорд передал рокот разгоревшегося боя. Все было так явственно, так ощутимо, казалось — слушателей окутывают клубы взметнувшейся пыли. Били барабаны, трубили карнаи, все духовые инструменты звучали в струнах домбры. Боевые кличи, стоны и радостные возгласы сплетались в один мотив. Земля дрожала под страшной лавиной. Боевое знамя развивалось над ратным полем.
Казыбек распрямился. Слезы высохли в его горящих глазах. «Оказывается, пламенный кюй куда действеннее витиеватых слов, — подумал он. — Я только ищу нужные слова, а мастера былых времен давно нашли их. Душевная глубина, порыв мужественной мечты — все есть в их мелодиях. Какие же вы счастливцы, творцы песен! Нет, никто не сможет поработить казахов, пока звучит «Пестрое знамя», вдохновляя нас на подвиги. Зачем мы шарахаемся из стороны в сторону, как годовалые жеребята? Нам нужна песня-призыв, кюй-стяг, будоражащая наше слабеющее сердце, наше заснувшее мужество. А какой молодец джигит, этот сын Жомарт-батыра! Такой парень мог родиться только у славного отца. Кровь Жомарта чувствуется! Вот какая песня способна сплотить наш народ. В ней есть сила и непоколебимая вера. В «Пестром знамени» живет свободолюбивое сердце казахов. Нет, мы не дадим врагу накинуть нам на шею петлю!»
Тынышбай повторил кюй. Трепетные звуки, вылетавшие из-под его пальцев, постепенно переросли в боевой марш. Казалось, деревянное тело домбры не выдержит такого натиска, разорвется от переполнявшей его лавины. Словно не руки бежали по струнам, а резвые аргамаки мчались по степи. Люди, сидевшие в маленькой землянке, властно ощущали приток свежих сил, небывалое волнение, они готовы были идти закованными в сталь колоннами — вперед за «Пестрым знаменем». Потрясенный Казыбек молчал, его остроконечные усы свесились вниз.