— И-и-и-и-и-и-и-и!!!
То ли писк, то ли визг — непонятно.
Я вытащил из-под себя мелкую, запрокинул её голову, после чего ловким движением достал из одной из ноздрей пружину. Удивительно, как та вообще поместилась в такую маленькую ноздрю, но я перестаю удивляться чему-либо, когда речь идёт об этой мелкой.
— Саранча…
— Я Льимус.
— Вали отсюда, Льимус.
— Но мне очень скучно… — пожаловалась она.
— А портить жизнь другим весело? — спросил я.
— Я просто хочу, чтобы со мной кто-нибудь поиграл, — посмотрела она на меня с какой-то потаённой надеждой.
Которую я с радостью разбил.
— Проваливай. Иди играть со своей подругой Хлиной.
— Она у злого дяди Диора, — пожаловалась она с грустью. — Льимус осталась одна.
— Иди к Сианс купаться тогда.
— Тётя Сианс со мной не играет. Она не умеет играть, — пожаловалась она. — Расскажешь сказку?
— Нет.
— Ну пожа…
— Да как же ты достала… — вздохнул я, уже жалея, что выпустил её из клетки. Схватил её за руку и повёл искать тех, кто смог бы ей заняться.
Удивительно, но когда она шла рядом со мной, я отчётливо слышал её «топ-топ-топ». Настолько громкий, что они перебивали мои собственные шаги. И шлёпала она так своими ногами, словно девочка весила добрый центнер.
— Почему ты такой злой… — пробурчала Лопоухая, идя рядом со мной, повесив не только голову, но и уши.
— Потому что ты трогаешь всё без спроса.
— Но они такие красивые… с ними весело играть…
— А с Хлиной тебе не весело?
— Я не могу её найти. Тётя Сианс не отпускает, говорит играть с ней. Но она очень злится, когда проигрывает.
— О-о-о… тут я тебя понимаю, — я уже представил лицо Ушастой, когда её уделала мелочь, а та даже съязвить не может.
— Тётя Сианс очень грустит из-за этого.
— Могу представить, как, — хмыкнул я.
— Она боится.
Вот здесь я уже немного удивлённо посмотрел на неё.
— Чего она боится?
— Не знаю, — беззаботно пожала Лопоухая плечами.
— А с чего ты взяла, что она боится?
— Не знаю, — последовал точно такой же ответ.
— Но знаешь, что она боится?
— Ага.
Я на секунду задумался, разглядывая мелочь рядом с собой. Она чувствует, что Ушастая боится, но сама не понимает, откуда, получается?
Я встречался с подобными людьми, которые могли чувствовать настроение другого. В некоторых мирах их называли эмпатами. И их сила редко ограничивалась только способностью чувствовать чужие эмоции.
Не думал, что Лопоухая будет обманывать в подобном. Может она была юркой и быстрой, однако в душе всё тот же ребёнок, простой и беззаботный, который рассказывает всё, что только придёт в голову. И я очень сомневаюсь, что она смогла провести психоанализ, чтобы понять, что Сианс действительно чего-то боится.
Но понять всё можно было лишь одним способом — спросить саму Лопоухую.
— А ты умеешь что-то чувствовать в других? — спросил я, не показывая своего интереса.
— Что чувствовать? — посмотрела мелкая на меня непонимающим взглядом.
— Ну… людей, эльфов… ты умеешь что-то чувствовать, да? Их эмоции, например?
— Правда? Я умею что-то чувствовать? — обрадованно спросила меня Лопоухая, будто я ей это рассказывал, а не спрашивал.
Оке-е-ей… это бесполезно. Зайдём с другой стороны.
— А расскажи мне о… дяде Диоре.
— Он злой, — тут же буркнула Лопоухая, до боли в зубах напомнив Ушастую.
— Я это уже понял, но он… расстроен или может зол?
— Он злой. Очень злой. Он меня ремнём по попе ударил! — пожаловалась та с болью в голосе. — И кинул в меня ботинок, когда я пыталась зайти к нему поиграть. Попал вот сюда, — показала она на центр лба. — А ещё… а ещё…
И на меня посыпались жалобы на Диора. И как он её пинком под зад прогнал из комнаты, и как угрожал, что сварит в котле и с удовольствием сожрёт. Поведала о том, что запер её в сундуке и не выпускал её, хотя она, бедная и несчастная, плакала и извинялась. Рассказала, как он гнался с ремнём, а Ушастая с Лопоухой в руках от него убегала… Это что за цирк в полном составе под одной крышей?
Но самым страшным его преступлением, со слов Лопоухой, было то, что он заставил её съесть четыре тарелки молочной каши за то, что она проглотила его кольцо-печатку, а потом сидел вместе с Сианс рядом, пока та на горшке сидела. Причём Лопоухую расстроил не тот факт, что он с ней в туалете сидел, а то, что кашу заставил жрать. Она об этом рассказывала со слезами на глазах.
— К-к-кашу. Четыре т-т-тарелки… — заикалась она сквозь слёзы. — Заставил с-с-съесть… Дядя Диор очень, очень, очень злой…