— Я строил эту гробницу, Ноема, — всматриваясь в мои глаза, словно выглядывая в них понимание, отрывисто заговорил он. — Для нас с тобой и наших детей. Я строил его из деревьев указанных моим богом. Деревья эти особы. Они защищают от воли творца. И потому здесь, единственно только здесь, я могу говорить с тобой так, как никогда раньше и никогда позже…
— Я слушаю тебя, мой господин! Внимаю и повинуюсь… — прошептала я. Холодный ветер в спину усилился, и снова стало неуютно от поминания о том, где мы находимся. Тело задрожало, а руки потянулись к теплу мощной груди.
— Девять лет строил… Строил, снося насмешки и обвинения в безумстве! Но не они сделали меня седым. Каждый мой день с теслом в руках был днём вдали от дома. Есть мужи, достойные Подвигов, а есть и те, кто был бы счастлив видеть, как растут дети! Но бог не спрашивает о желаниях, — супруг горько усмехнулся.
— Не вини себя, господин мой, — улыбнулась я. — Ты достоин Подвига! А дети выросли с рассказами об отце и стали тебе под-стать!
— Ноема моя, — он поцеловал мои волосы, ласково потрепал их, и захотелось изгибаться кошкой. — В свете твоей мудрости они выросли отважными и почтительными! Чего только стоит их покорность сейчас! Весь мир смеётся над их отцом, а они по слову его соглашаются сойти в гробницу и провести там в молитве шесть дней, провожая его! Сильные юноши. Будущие цари царей.
Я тихо засмеялась, смущённо отводя взгляд.
— Полно, господин мой. Не моя мудрость, а уважение к твоему труду вело их.
Вздрогнула — плечи охватил холод. Стылая капля упала меж лопаток и поползла вниз, вдоль хребта, под одежду и ниже, до талии. Ещё одна капля. Ещё…
— Я строил, — взгляд мужа сделался безумно-тоскливым, тяжёлым, страшным. — Строил, оттягивая минуту вбивания последнего гвоздя. Мешкал, тратясь на мелочи. Понимал, что лишаю семью своего участия, но тянул время, по городам и деревням проповедуя о близкой кончине мира. Я приглашал праздных посмотреть на гробницу, что строю своей семье. Указывал им на горы и предлагал последовать примеру, дабы после конца света существовать в мире мёртвых в домах, заранее приготовленных, а не валятся мертвечиной, доступной воронам по полям… Я проповедовал сквозь летящие камни и смех, ранящий сильнее камней! Но не появилось верующих. И тогда я понял, что всё напрасно. И что больше оттягивать время нельзя.
Услышанное тяготило непониманием. Я пыталась спрятать взгляд, хотя и знала, что это невозможно. Глаза его — серые, яркие, с крапинками чёрного вокруг зрачков, словно угольки погасших звёзд. И нет такой воли на земле, которой бы хватило оторвать взор от этих глаз. Глаз последнего в роду Говорящих с Небом. Но я пыталась. Пыталась. Пыталась… Не получилось и, смешавшись, растянула губы в неуверенную дрожащую улыбку.
— Ты построил самую большую гробницу, — зашептала я успокаивающе и потянулась ладонями к заросшим впалым щёкам. — Такой нет ни у царей, ни у жрецов. Самая большая и самая красивая! Она простоит многие века и потомки тех, кто сейчас смеётся над нами, будут смотреть с восхищением! Ты собрал самые красивые цветы и деревья, дабы они ласкали наш взор в мире теней. Собрал самых голосистых птиц и могучих зверей. Ты создал Эдем для нашего посмертия. И это Подвиг твой!
— Нет! — зарычал он. — Нет, Ноема! Не Подвиг! Боль моя! Слышишь? Боль!
Его сильные руки сдавили до вскрика. Затрясли. И оттолкнули под свет и холод. Стылые брызги ударили по обнажённым плечам. Холодно! Больно! Намятое тело задрожало от ударов крупных капель. Я подняла глаза к небу… И замерла.
Нет неба. Нет звёзд. Нет.
Только чёрная бездна. И летящие вниз капли. Будто наконечники стрел, потерявшие древки…
Острые, страшные.
И я закричала.
Бросилась из-под бьющей воды. Кинулась к живому теплу защитника, данного мне судьбой.
— Что это?! Что это, господин мой?!
Мой муж, мой бог и господин, прижал к себе и опустил ладонь на голову.
— Это дождь, Ноема, — устало сказал он. — Просто дождь. Первый и последний дождь этого мира…
Серые глаза остановились, с тоской глядя на усиливающийся поток воды, влетающий в окно. А волосы в неярком свете стали отсвечивать седым.
— Господин мой… — мои губы дрогнули и скривились.
Ещё хотелось ласки и тепла, мира и покоя, хотелось верить, что эта глупая и тяжёлая стройка закончилась и для успокоения блажи мужа нужно лишь провести с ним в молитвах и посте шесть дней! Хотелось надеяться. Как когда-то хотелось ему — страстно, неуёмно! Но…
Кажется, я разучилась…