— Лёд, — только и сказал он. И от этого слова разило такой опасностью, с которой не сравнится тишина могилы.
Я никогда не была так высоко в горах, чтобы видеть белые шапки на острых вершинах. Но муж мой был, и он рассказывал, как бывает больно, когда, обессилив, падаешь в снег, как тело сворачивается, словно гусеница от удара, и нет желания двигаться. Но больше всего тогда, под одеялом тёплой шерсти, возле сильного тела, ещё распаренного любовью, меня испугало переданное супругом ощущение смерти при жизни. На вершине, в бессилии припав ко льду, он коченел, ещё мысля и чувствуя! Сознание жило, а тело умерло. И если бы не сыновья, ушедшие по следу…
Но там, — там, за стенами гробницы, становящейся нам родильней, — некому будет растолкать упавших в холод. Там некому будет растереть и накрыть одеялом. Некому! Всё и все будет в воде и снеге…
Усталая мать, льющая молоко по кружкам…
Сестра, склонившаяся над цветами праотцовского сада…
Соседская дочка — топотушка, только научившаяся бегать…
Старый пёс, доживающий в сытости под крыльцом и защитой внуков…
Могила отца, отмеченная на зелёном холме белым зубастым камнем…
Тысячи тысяч глаз…
Тысячи тысяч рук…
Тысячи тысяч…
Бездна людей стояла передо мной. Столько, сколько не мог охватить женский умишко, но чувствовало сердце. И вода, льющаяся сверху, и вода, поднимающаяся из каждой трещины в земле. Вода. Вода! Схватилась за горло, чувствуя, что задыхаюсь! Задыхаюсь, на миг представив такую смерть…
И я заплакала. Слёзы — тёплые, солёные, тяжёлые, — быстро смешались с влагой на лице. И закапали вниз неотделимо от злой холодной воды. Жизнь и смерть.
— Почему?! Почему мы?!
Мой муж, мой бог и господин, оторвал кулаки от головы и посмотрел на меня, незряче вглядываясь в темноту:
— Потому что с кого-то должна начаться новая жизнь. И это должны быть праведные.
— Я не хочу! Слышишь?! Не хочу быть праведной! Чего стоит праведность всей жизни, если в ней есть всего один грех, но это грех предательства сердца?!
Я свернулась клубочком и вдавила лицо в ладони.
Слёзы текли. Струилась вода. Холод донимал колени, поднимался выше, охватывал всю, словно по крупице выдавливая тепло и жизнь из жил и костей. Тяжёлый воздух, напитанный влагой, давил на лёгкие, давил на виски, вытесняя разумность и ясность. Мир казался сотканным из сажи и воды…
В закрытой комнате под маленьким окошком обрушивающегося неба глухо давили звуки падающей воды, моих рыданий, ветра и чего-то далёкого, но пугающего. Звук был знаком, но, словно что-то внутри мешало вспомнить его и, осознав опасность, бежать…
Я замерла, стараясь не всхлипывать. Заслушалась, как внимает птица шагам зверя.
Звук приближался, нарастал, то налетая слитным приглушённым рокотом, то распадаясь на осколки высоких и низких голосов.
— Люди, — отводя лицо, отчуждённо сказал мой муж, мой бог и господин.
Издалека сквозь дождь я не видела глаз, но уже знала, какими они бывают, глаза любимого супруга, данного судьбой, и просто жреца, последнего в роду Говорящих с Небом. Они бывают страшными… как приговор.
А люди за стенами кричали, звали, молили. Бешеными волнами плескался один крик, повторенный тысячами глоток:
— Ноа-ноа-ноа-ноа… Ноа-ноа-ноа-ноах…
Выше, ниже, громче, тише! Волны криков бились об стены, вдавливались в окно, прорывались сквозь воду. И скорпионами заползали в уши. Невозможно узнать знакомых голосов в общем рёве и плаче, но знаю — там все свои, родные, близкие. Просто незнакомым делается голос человека, отчаянно молящего о жизни. Или об иной смерти.
— Они поняли, — с отчаянием я протянула руки мужу, — Они всё поняли! Они пришли к тебе с мольбой! Пришли сюда, а не побежали выше в горы! Пришли, потому что признали в тебе Голос Его! Скажи Ему, чтобы остановился!.. Скажи!
Мой муж, последний рода Говорящих с Небом, покачал головой и сел в холодную воду, подобрав ноги.
— Скажи! И ты остановишь смерть! Ты будешь великим из величайших!
— Глупая женщина, — просто ответил он. — Не то важно, кем я стану… Важно, каким будет мир дальше! Плоть извратилась. Она уже не образ и подобие сотворившего. И Он решил начать сначала. Моё слово ничего не будет значить…
— Тогда пусть уничтожит и нас! — воскликнула я.
— Тебя? Меня? Детей? Внуков, которые ещё толкаются в животах?! — рявкнул муж.
Я вдавила лицо в руки и заплакала. Задыхаясь от тяжёлого вдоха, наполненного мельчайшими каплями воды и безнадёжностью. Слёзы текли, не останавливаясь. Мир жизни и тепла сужался. Тьма и холод обступали со всех сторон. Тьма, холод и нежелание дышать. Невозможность вздохнуть, чтоб наполниться злым воздухом смерти.