В стены застучали. В стены забили, чем могли — разбивая в кровь руки и колотя камнями или остатками подпорок, брусьев и досок, разбросанных вокруг построенной гробницы. Уже не гробницы… Уже — лодки, способной подняться над миром, залитым водой, воплотившей обиду Творца и его возмездие. Комната наполнилась гулом, рёвом, тяжёлым рокотом от сотен ударов. Но крепкое дерево держало натиск острых граней.
Стук и плюх по стенам начал подниматься и нарастать. Выше, выше! И уже тугой дугой изогнувшуюся крышу стали бить и царапать. Искать трещины и пытаться пробить дерево.
И кричали…
Стало невозможно отличить слова. Только один протяжный звук пробирался сквозь шум. Один, он ввинчивался в уши, вплёскиваясь в сознание едким варевом.
Зажала голову руками, но сквозь ладони оставался слышен гул…
Завыла. Но и вой не заглушил. Он влился, как слёзы вливались в студёную воду…
И они лились все вместе — вода, слёзы, гул и вой.
Пока в стену не ударило.
Меня сбило с колен. Бросило об пол. Вышибло дыхание.
Крик за стенами слился в единый вопль сотен глоток — мужчин, женщин и детей.
Пол закачался, заходил ходуном, убегая из-под меня стылой волной.
Деревянная гробница, в которой мы, то ли похороненные заживо, то ли спасённые, беспомощно сидели, зашевелилась, заворочалась, переваливаясь с боку на бок.
Я прижалась к полу, распласталась, распахнула руки, обнимая холодные доски. Заскребла, срывая ногти. В лицо ударили волны. Они плескали, перекатывались через меня, пресекая дыхание, забивая нос и рот. Но встать сил не было.
Пол дрожал от натуги — словно гробница выпрямляла спину, выдирала корни из земли. Покачивалась, отряхаясь. За стенами ломались подпорки и стропила, трещали, заглушая вопли падающих вниз людей.
Вниз…
Я приподнялась и в ужасе взглянула на супруга. Он сидел по-волчьи, собрав вместе руки и ноги, вжавшись спиной в стену, словно подпирая. И тьма возле него казалась рассеянней, а дрожание мира — меньше.
— Большая вода пришла! — прохрипел муж, поймав мой взгляд.
Но я не поняла.
Тогда мой муж, мой бог и господин, закашлявшись от холодного, пропитанного водой воздуха, коротко объяснил:
— Море.
Море.
Тихое и ласковое море, лежащее под тёплым солнцем. Море, в котором приятно мочить ноги, прогуливаясь под луной. Море, в котором плескались ещё детьми… Море…
Большая вода.
Волна, доставшая до гор и упругим ударом сдвинувшая наш деревянный мир. Уничтожившая всё, что было долиной. Мирной долиной, полной счастья и тревог, радости и боли. Полной жизни, единственно для которой и существует разделение на то и другое…
Под тёмно-зелёной бурной от движения водой сровняло с будущим дном дома и пашни, деревья и цветы… Людей, животных, сорванные постройки подхватило и потащило на упругом гребне до самых гор. И разбило о камни. Размазало, словно жидкое тесто сбросило с пальцев — ошмётками, каплями. Белыми. Розовыми. Красными.
Поплыл перед глазами мир. В затылке стало легко, туда потянуло, словно за ниточку из тела стало выдёргивать душу. Глаза сомкнулись. Подогнулись руки…
— Ноема!
Окрик вырвал меня из объятий липкого и зловонного кошмара, где сотни людей, полуодетые, босые, держась друг за друга, лезли на огромный короб и кричали. Мужчины подсаживали женщин выше, спасая от волн. А женщины держали на руках детей — вопящих, визжащих от страха. Открыла глаза, огляделась и застонала.
Воздух, насыщенный водой и холодом, залеплял лёгкие, принуждая сознание тонуть в беспомощности и нежелании двигаться. Глаза смыкались сами, клубами плотного белого тумана зашторивая темноту. Но сознание билось птицей, разбиваясь в кровь о преграды. Сознание металось в поисках выхода, но ударялось о решётку покорности. Искало смысл в существовании, а находило суть человеческой беспомощности перед самой Жизнью.
Подняла голову. Мир был. Но его уже не было.
Пол качался, стены ходили ходуном, гудя уже не от ударов камней и рук, а тяжёлых волн, размерено бьющих в борта.
Безучастный холодный плеск за стенами гробницы-корабля.
Стук множества капель, превратившийся в протяжный гул дождя.
Подвывающий ветер, бьющий в квадратик окна.
И шёпот…
Мой муж, мой бог и господин, сидел на коленях под бьющим холодным водопадом и, почти неслышно молясь, качался из стороны в сторону. По запрокинутому лицу били струи и смывали слёзы и слова в один туго перекрученный поток.