Я приподнялась над студёной водой. Села. С трудом отняла от лихорадочно горячей груди мокрую холодную ткань. Отжала. Теплее не стало.
Слёз уже не оставалось. И сил тоже.
— Он сказал, что вода будет лить, пока не достигнет пиков гор. Тогда с земли смоется вся скверна… — не опуская лица, глухо сказал муж. В открывающийся рот затекала вода, но он глотал её, словно холод мог потушить пожар сердца.
— Не скверна, — тихо отозвалась я. — Люди.
Глаза словно прыгнули за предел тела.
Где-то далеко, на вершине голой скалы, стояли, тесно прижимаясь в объятиях друг к другу, мужчина и женщина. И меж ними неуверенно возился и хныкал замерзающий младенец. А вода уже заливала икры людям, грозя волнами сорвать с камня в бездну.
Юноша на почти затопленном плоту, невесть как сохранившимся во время удара, держал на руках юную деву, ослабевшую в борьбе с холодом. Держал, поднимая всё выше от подступающих волн.
Бревенчатый дом несло стремительным потоком на далёкие скалы, и в нём крепкий ещё старик отчаянно старался вытащить на крышу пожилую женщину, обессилевшую от множества ран и ушибов.
Большое дерево крутило меж потоков, сошедшихся в битве посреди разлившегося моря. Схватившись за ветви, из последних сил держалась женщина. А на комле сидел мальчик. Одной рукой он обнимал ствол, а другой отчаянно тянул маму. И уже не плакал.
Дряхлая старушка в притопленной лодке крепко прижимала к груди девочку. Обернув малышку мокрой шалью, она баюкала её, не давая взглянуть на приближающиеся горные пики, к которым по воле волн и хлещущего дождём неба несло судёнышко.
— Люди, — повторила я устало. — Это единственное, что есть на этой земле хорошего и плохого… Потому что только в них существует хорошее и плохое. И только для них.
Мой муж, мой бог и господин, отнял взгляд от зашторенных тучами небес и посмотрел на меня. Вода падала на его седые волосы, и, казалось, они стекали такими же тонкими струями. И узкими ручейками падали на могучую грудь последнего Говорящего с Небом.
С трудом разогнув закоченевшее тело, я встала. Пол ходил ходуном — ковчег несло по упругим волнам. Несло в неведомое — к горам ли? от гор ли?
— Скажи Ему, чтобы остановился, — тихо сказала я. — Скажи сейчас. Пока можно спасти последних.
Он помотал головой и поток, бьющий из окна, разлетелся брызгами. Словно пёс вышел на землю из воды и отряхнулся.
— Ты не понимаешь! Он хочет сделать так! И так будет!
— Будет, — скривилась я то ли от давящего нутро смеха, то ли от сдержанных слёз. — Если ничто не остановит его. Так останови Его!
Хотелось кричать, чтоб достучаться до сознания супруга, но вот — не моглось. Давило на сердце, на лёгкие, на всё тело. Словно было что-то такое в воздухе, без чего не получалось оставаться живым и сильным. Словно, прежде чем наслать погибельную воду на землю, бог сперва подул ветрами слабоволия… От милосердия ли? От страха ли?
— Останови его. Потому что, кроме тебя, этого никто не сможет сделать, — подступила я к мужу. Даже сидящий на коленях, он был таким огромным, что пугал мощью и статью. — Ты — Говорящий с Небом! Говорящий, а не выслушивающий его! Ты — потомок тех, кому верили предки. Верили каждому слову! От бога ли оно шло или от их собственной сущности, полной, как и мы, низменных желаний и забот! Вы были поводырями и пастырями! И скверна, и благость, и святость, и грех человеческие — всё и от вас тоже!
Супруг отшатнулся. Раскрылись глаза. Серые, с осколками погибших звёзд.
А мне вдоха не хватило. Задохнулась, ощутив, как давит на уши гул и тишина. И сквозь них услышала…
Сердце вздрогнуло. Загудели груди. В краткий миг узнавания мир раскололся и снова сложился в единое.
Я бросилась к окну. Оттолкнула мужа. И прыгнула. Навстречу студёным каплям и льдистым осколкам.
Зацепилась, повисла на раме.
Преодолевая шум в голове и дрожь в теле, подтянулась и выглянула.
Чёрное и серое бесновалось вихрями, давя жизнь в ступке мироздания…
А женщина, чудом удержавшаяся на белёсой, льдистой покатой крыше, уже замёрзла. Или была близка к этому. Лицо цвета молока, неживое, на сомкнутых веках мокрые холодные блики. Руки застывшие, словно коряги у сваленного дерева. А между ними — комок тряпок с тихим попискиванием внутри.
Малютка выпростала из обёрток ручку и, почуяв холод, плакала.
— Боже… — начала я и поняла, что нет у меня сил на молитву. А у бога — права на мою мольбу.
И стиснув зубы, я рванулась в проём. Сдирая кожу с плеч и рассаживая тело о твёрдую смолёную раму. Лишь руку мне и удалось просунуть вовне, туда, где бесились и небо и вода. Лишь руку — короткую руку, не способную дотянуться до закоченевшей на крыше ковчега матери с ребёнком.