— Что ты сделал со мной?
— М-м? Но ты же и так это чувствуешь, верно? — Гамот крепче его обнял и положил голову на плечо Тео, а его густые перья коснулись лица юноши, который с каждой секундой все сильнее бледнел, а тело его медленно, но верно менялось. — Ты никогда не думал о том, что есть наша письменность? — светским тоном спросил Гамот, поглаживая умирающего на его руках Тео, и с заботой посмотрел на свое творение. Ткань на боку юного гамаюна была грубо вырвана, оставляя обнаженными его бок и ребра, а от вздымающейся с каждым болезненным вздохом груди по коже тянулись длинные склизкие окровавленные жилы, по которым пульсировала черная кровь. Она текла к неровному рубиновому яйцу, внутри которого мягко, в ритме умирающего сердца Тео, пульсировал бордовый свет. И каждый раз, когда он проступал, освещая влажную, словно сотканную из тончайшей кожи, покрытой жилками и венками, скорлупу, можно было различить крепкий зародыш, уже имеющий человеческие черты. Он двигался внутри своей демонической колыбели, а глаза его наливались небесным синим свечением, которое то и дело смешивалось с живым пульсирующим светом самого яйца.
— Наши письмена фиксируют воспоминания. Моменты истории, помогая нам, лишь взглянув на них, иметь нужный ориентир для видения. Это просто, все мы так умеем и ведь даже не задумывались, а что еще они могут? — Гамот хмыкнул и впился когтями в живот Тео, заставляя юношу издать тихий стон. — Этот символ на твоей шее фиксирует твой дух. И ты не сможешь, как этот проклятый трус Нимон, в страхе просто вернуться во Тьму! Нет-нет, мой милый Тео, — продолжил нашептывать Гамот и убрал длинную прядь волос за ухо Тео, провел пальцами по перьям, которые становились все крупнее. — Ты не сможешь покинуть свою шкурку, пока она не обратится в пыль, — с восхищением произнес демон. — Разве это не прекрасно? Ты будешь здесь ровно столько, сколько нужно, чтобы наш цыпленок вылупился.
— Наш? — Тео встряхнул головой, пытаясь собраться с мыслями. Но страха не было. Напротив, первым чувством Тео была почти радость. — Это настоящий… Земной гамаюн? — Тео сам не верил своим словам, но в одно мгновение весь страх и боль, ненависть, которую он испытывал до этого, к существу, высасывающему из него жизнь, сменились теплотой и нежностью, и он расслабился, не пытаясь бороться с болью и сопротивляться силе, пожирающей его душу.
— Ты принял это лучше, чем я думал, — тихо удивился Гамот, все еще поглаживая Тео по голове.
— Мы здесь с первого дня жизни людей. Мы захватили их тела себе и прожили в этом мире намного дольше, чем положено гостям. Но если так… — Тео улыбнулся рубиновому яйцу, и Чарльз почувствовал, что этот гамаюн не имеет ни малейшего понятия о том, как именно было создано подобное существо, в то время как он сам не смог бы забыть, что похожая на рубин скорлупа не что иное, как затвердевшая матка погибшей женщины. Она, должно быть, погибла так же, как и та, что он видел в записях Гамота. В страхе и муках. И этот детеныш так же был вырван из ее мертвого тела. Понимай это Тео, он не смог смотреть на него с такой нежностью и надеждой. Но он не знал этого, и Чарльз чувствовал это в его воспоминаниях. — Пусть уж лучше в этом мире останутся наши потомки, которые будут принадлежать этому миру, а не искать способ… способ за него удержаться.
— Что? — Гамот тихо рассмеялся и уткнулся носом в плечо Тео. — Ох, какой же ты наивный, мой милый, — проворковал демон и, когда Тео обернулся, чтобы взглянуть на лицо огромного пернатого гамаюна, в чьих когтистых лапах он был словно крохотная добыча в когтях коршуна, тот соизволил пояснить. — О, нет. Мне не нужны приемники на этой земле. Мне нужна тушка, способная существовать в обоих мирах. И это существо уж всяко будет сильнее, чем то пернатое уродство, что вылупилось из недоделанного сосуда после того, как Нимон вместе с остатками своих сил смылся во тьму.
— Ты не можешь!
— Что? Плоть моей плоти, сила двух гамаюнов в одном теле. Это всего лишь парадный костюм. Доспех, — пожал плечами Гамот и погладил склизкую скорлупу, разглядывая зародыш внутри, задумчиво облизнул тонкие губы.
Все потонуло в пелене, и Чарльз чувствовал, как Тео повел его по своим воспоминаниям. Он словно сидел на спине огромной птицы, которая бесшумно несла его над дымкой прошлого. И за это время Чарльз смог ощутить неприятную тяжесть от новых знаний. Осознание того, что все те полулюди в подвалах инквизиции были потомками этой пернатой твари… То, что они продолжение одного из его экспериментов, давило на него тяжелым грузом. А затем он вновь оказался все в том же подвале, только теперь Гамота не было рядом, и Чарльз чувствовал панику и страх Тео…
— Ты не видел его? Он уже несколько дней как не показывался, а слуги видели его в последний раз здесь, — приглушенный голос Дварокс доносился откуда-то из-за стен и закрытых дверей.
— Я не слежу за этим юнцом. Ты уверена, что он не смылся втихую? Его вечно тянет странствовать.
— Он бы сообщил.
— Хочешь, чтобы я бросил все и отправился на поиски?
— Прости меня, — прошептал Тео. Чарльз чувствовал его слабость и страх, его болезненную решимость, когда Тео положил когтистую белую, словно кость, руку на яйцо и ощутил, как ускорился в его теле поток силы. — Прости меня, но это все, что я могу сделать для тебя, — прошептал сухими губами Тео. Он все еще слышал, как говорят за дверью Гамот и Дварокс, но знал, что времени совсем не осталось.
Рубиновая скорлупа начала едва заметно светиться и пульсировать под ладонью демона в такт крохотного сердца существа, заточенного внутри. Тео зашипел от боли, чувствуя, как по жилкам, тянувшимся к яйцу, все быстрее течет его собственная жизнь, но он знал, что нужно еще совсем немного. Еще пара вздохов. Еще немного сил, которых было так много в его теле. Все для создания, что должно было родиться живым. И он ощутил это. Почувствовал, что малыш насытился, впитал так много, окреп достаточно. И еще несколько капель силы, что забирали человеческий облик Тео. Жилки, резавшие болью его бок, начали иссыхать на глазах, бледнеть и вянуть, пока не стали тонкими и ломкими, а затем и вовсе отпустили свою добычу, отломившись от изуродованного бока, оставив его кожу покрасневшей и обожженной со вздутыми широкими венами, а по самой скорлупе пошли трещины. Тео чувствовал это. Он видел, как создание внутри распирает от жизни, и рубиновая темница больше не может его удержать.
Тео дрожащими руками достал из яйца крохотного ребенка, и в одно мгновение весь страх, волнение и даже мысли исчезли, стоило ему только услышать первый чуть сиплый вздох новорожденного гамаюна, увидеть, как он приоткрыл сияющие глаза. Сердце забилось тяжело, и глаза резануло от влаги. Тео не выдержал и прижался губами к младенцу, торопливо завернул его в свой плащ.
— Я не позволю ему добраться до тебя, — пообещал Тео, и Чарльз ощущал, как все существо гамаюна словно разрывалось на части от желания во что бы то ни стало выполнить обещание.
— Стой! Что ты наделал?! — взревел Гамот, и Тео успел обернуться, увидеть искаженное гневом лицо гамаюна и то, как он раскрыл свои огромные крылья, не в состоянии взлететь в помещении, но прыжком кидаясь на своего пленника, а от перьев демона вдруг пошел серый дым с черным роем искорок, словно он распадался прямо в воздухе. Но Тео плохо разглядел то, что произошло дальше, прижал к груди младенца и сжался, закрывая его от всех невзгод, а мир вокруг стал холодным, пронизанным ледяным ветром.
Он не делал этого никогда прежде и, помня, как Идрис зашелся кровавым кашлем, переместившись лишь на пару часов вперед, уже знал, что будет с ним. Но часов мало. Нет, это не спасет плачущего у его груди малыша, который только-только осознал, что жив. Часов мало, и дни его не спасут. Пусть даже сам Гамот был пронизан Тьмой настолько, что жить ему оставалось в этом мире недолго. Но насколько? Месяц? Год? Тео не мог так рисковать и ринулся так далеко, как только мог, выжимая все, что было в его теле и душе, несясь через серый дымчатый поток времени, чувствуя, как от боли ломает все тело, как когти становятся все длиннее, а перья покрывают все его тело, растут и ширятся, уничтожая все сильнее человеческий облик. А затем они начали сгорать. Тео едва не взвыл от боли, но смотрел лишь на малыша с сияющими голубыми глазами и пытался ему улыбнуться. И эта улыбка не сходила с его лица, даже когда тело его начало обращаться в прах и время уже было ему неподвластно. Его полностью покрытые перьями, больше похожие на птичьи, ноги начали осыпаться легчайшим пеплом, и он рухнул на влажную после дождя траву, надеясь, что смог отнести малыша достаточно далеко, чтобы Гамот не дожил до того дня, когда он мог бы впиться в него своими когтистыми лапами.