Я ответил не сразу: прислушивался к шорохам в чаще. Зверьё на широкую дорогу обычно не выбегало, обходило редколесье стороной, но я уже не доверял ни миру, ни себе.
– Дети.
– Счастливый.
Я только и сумел, что удержаться от дурного слова. Счастливый, как же!
– Я вот семьёй не обзавёлся, – продолжал, будто не замечая моего перекошенного лица, Кристофер. – Повстречал как-то женщину… слишком поздно повстречал. Принял тайные обеты в юности и в тот же год с нею и столкнулся. Она тогда только сбежала из дому. Сильная была, гордая…
– Ну и? – не слишком вежливо оборвал я. – Ты с ней объяснился, отец?
Исповедник грустно усмехнулся в короткую светлую бороду, скользнул взглядом по заснеженным деревьям, утопавшим в снегу. Чем дальше мы продвигались на северо-восток, тем суровее становилась стонгардская зима – здесь, в уже привычных мне краях, она воцарилась давно и надолго, в отличие от безветренных низин Унтерхолда.
– Разве я мог? – вздохнул, не разжимая губ, духовник. – Я стыдился собственного чувства. Принявший обеты засматривается на женщину, мечтает о земном… Она сама ко мне пришла. Не объяснить – потребовать, – улыбка скользнула по красному от мороза лицу, на несколько бесконечно долгих мгновений преображая загрубевшие черты. Верно, что в молодости исповедник Кристофер собирал заинтересованные женские взгляды повсюду, где бы ни появлялся. – Говорю же, сильная была, смелая… Мы поговорили, и она ушла. До сих пор слышу звук захлопнувшейся двери.
– Больше ты её не видел, отец? – спросил я, не замечая, как гнев и внутреннее напряжение отступают, позволяя отстранённому интересу заполнить опустевшее нутро.
– Нет. Только слышал, что подалась в вольные разбойницы, да спустила жизнь на ветер: замуж не вышла, детей не родила. Молюсь о ней Великому Духу – может, подарит ещё одну встречу. Она не назвала мне, откуда родом – сказала, так будет проще нам обоим. Не станем вдруг искать друг друга в минуты слабости, не будем цепляться за ложные надежды. Мудрой уже тогда была, хотя и тщательно это скрывала. Грубостью маскировала нежность, шутками острый ум. Ты бы видел её душу так, как я, чадо! Под самой крепкой бронёй обычно скрывается самое ранимое сердце…
Я повёл плечами, думая о своём. Хотел бы я всё отменить, будь у меня такая возможность? Никогда не встречать Орлу? Не дождаться сыновей? Не биться в бессильной ярости над Оланом? Никаких проблем – и никаких радостей. Если признаваться самому себе честно, – в трудные минуты, может, и хотел бы. Но пока ещё приходил в себя, вовремя спохватываясь от тёмного дурмана. Не думай, Белый Орёл. Просто – не думай…
– Далеко ещё до Ло-Хельма? – запахивая старый меховой плащ поплотнее, спросил духовник.
– К вечеру доберемся.
Прошлую ночь ночевали под открытым небом, и медлить, конечно, не хотелось. Но и гнать лошадей быстрее по глубокому снегу мы не могли. Молитвами ли духовника, или другим чудом нежеланных встреч по пути так и не случилось, но из-за заваленных снегом и почти непроходимых троп шли шагом, а кое-где и пешком, проверяя наличие поваленных деревцев да сучьев – не ровен час, кони ноги поломают, совсем беда.
Когда вдали замерцали тусклые огни родной деревни, сердце отчего-то забилось сильнее – вроде не так уж и рвался домой, когда в лихорадочной спешке покидал гильдию – но теперь-то вспомнил, как соскучился по детям, каким, оказывается, пустым был без них…
– Это таверна?
Я глянул на высокую крышу, куда указывал духовник. В чистое небо, усеянное яркими звёздами, поднимался дым из обширной трубы, – Хаттон, верно, растопил накануне очаг докрасна, так что до сих пор не прогорело. Да и, вероятно, сам спать ещё не ложился, обслуживая поздних посетителей. Какие в Ло-Хельме развлечения? Вот и летят, как мотыльки на свет…
– Если теснота не смущает, иди ко мне, отец, – не то предложил, не то велел исповеднику я. – Место найдётся. Наутро кликну которого-нибудь из молодцев Шера-пасечника. Они дорогу до Кристара лучше прочих знают – проведут безопасной тропой.
– Дети у тебя, – отозвался духовник. – Разбудим. Благодарю, чадо, но я пойду в таверну. Дым поднимается – хозяин, верно, ещё бодрствует. А наутро и свидимся – за проводника буду признателен.
– Как знаешь, отец.
Настаивать я не стал: хоть и хотелось под свою крышу заполучить исповедника и осенить родные стены благодатью Великого Духа, но страх разбудить детей оказался сильнее. То-то Октавия обрадуется, если мы поднимем на уши весь дом.
Мы въехали в деревню незамеченными. Я всё заглядывал в тёмные окна, лишь раз скользнув взглядом по своим тихим владениям: почудилось, будто коротко тявкнул Зверь. Я проехал мимо дома на окраине поскорее: незачем будить усталую свояченицу и сыновей. Обожду в таверне до рассвета – небось Хаттон не прогонит. По крайней мере, я в это искренне верил: должны признать, невзирая на серую колдовскую мантию и подстриженную бороду.
У таверны спешились, привязали лошадей в стойлах. Ветер довольно фыркнул, почувствовав близость дома, а я потрепал его по крутой шее, раздумывая, рассёдлывать ли: кто знает, как встретят. Может, всё же направлюсь домой, да обожду до рассвета в конском же стойле…
– Белый Орёл! – выдохнули от двери. – Вернулся!..
Я едва успел развернуться, когда спрыгнувший с крыльца Фрол обхватил меня стальными руками, стиснул до хруста в братских объятиях.
– Октавия уж изволновалась – ни весточки от тебя… – прерывисто выговорил кузнец. – А я говорил: вернёшься!
Куда и подевались взаимные недоразумения! А ведь крепко обидел меня тогда Фрол – думал, до конца жизни не забуду…
– Я тоже скучал, брат, – отозвался я, хлопая друга по плечу. Голос вышел чужой, сдавленный и приглушённый. – Как сам?
Фрол отстранился, кулаком вытирая потёкший нос.
– Да как? – буркнул, пряча глаза. – Спокойно всё, хотя седмицу тому восточной крепости пришлось несладко. Альды совсем обнаглели, напали средь бела дня – четверть гарнизона наших полегло…
Я стиснул зубы: верным оказалось послание Витольда!
– Отбились?
– Куда ж денутся? – резонно вопросил Фрол. – Отступать-то им некуда.
За спиной закашлялся исповедник, и я резко обернулся.
– Духовника привёл, – улыбнулся я, краем глаза отмечая, как нахмурился кузнец, разглядев наконец на мне колдовскую мантию. Переодеться бы, хотя… всё равно ведь пересуды пойдут, нечего и стараться. – Отец Кристофер едет в Кристар, чтобы построить храм. Теперь не надо в Рантан бежать, случись нужда.
Фрол молча поклонился, и я указал исповеднику на дверь.
– Проходи, отец, – пригласил я, будто в собственный дом. По правде, сам не знал, как нас там примут, но показывать это перед духовником не хотелось. – Обогреешься наконец.
Отец Кристофер прошёл молча, и я шагнул вслед за ним. Пахнуло изнутри вином, жаром и снедью; враз размякло уставшее за утомительную поездку тело. У стойки сидел, баюкая в ладонях стакан, Хаттон, задумчиво разглядывавший яркие уголья в ещё горячей жаровне. При нашем появлении перевёл рассеянный взгляд на дверь, да тут же и подскочил, едва не расплескав своё питьё.
– Мир твоему дому, Хаттон, – проронил я, поскольку приветствия не последовало. – Принимай гостей.
Сидевший в углу лавочник Торк медленно поднялся, первым распознав духовника, и подошёл под благословение. Последний осенил его священным знаменем, и тонкие губы тронула усталая улыбка.
– Стало быть, чтите Творца, – проронил он. – А мне говорили, будто на севере мало таких осталось.
– Как и везде, отец, – я отодвинул ближайший к очагу стул, принял заснеженный плащ, перекидывая его через спинку. – Хаттон, подай чего горячего.
Тут только харчевник встрепенулся, опрометью бросаясь обслуживать гостей. Стол, который я выбрал, был большим; к нам тотчас подсел Фрол, на правах лучшего друга; бочком-бочком, поглядывая то на духовника, то на меня, подобрался к столешнице и Торк.
– Это отец Кристофер, – представил духовника я. – Едет строить храм в Кристаре. Завтра… попрошу Шеровых молодцев сопроводить.