– Ну что ты, – удивилась Деметра. – Там ещё трое мастеров и около сорока адептов. После испытаний ушли немногие.
– Но за главных – альды, – упрямо продолжил я. – Хотя один из них твой жених, госпожа, но я бы не стал доверять остальным.
Про то, что Дейруину я бы первому перерезал глотку и без поручения Витольда, я умолчал.
– Как тебе столица? – ушла от разговора колдунья, забирая с подноса ломоть нарезанного хлеба. – Сильно изменилась?
– Не очень.
Молчание затянулось. Я разглядывал бруттскую женщину с самым странным чувством, которое мне когда-либо довелось испытывать. То, что она находилась так близко, и при этом не в моих объятиях, казалось неправильным. Давно, Великий Дух, так давно я не чувствовал себя… дома. По-настоящему дома. Где всегда ждут. Где тепло, понимание и близость. Где расплавленный мёд ореховых глаз…
– Не смотри на меня так, – вдруг тихо попросила Деметра, и я вздрогнул, выныривая из омута собственных мыслей. – Пожалуйста. Ты… не знаешь. – Она помолчала, а я в очередной раз подавил в себе безумный порыв сгрести наконец бруттскую колдунью в свои объятия. – Я… не заслуживаю. Я худшая из женщин…
Миг или два я разглядывал её в упор, не стыдясь больше ни своих помыслов – всё равно скрыть не получалось – ни желаний. Затем аккуратно поднял разделявший нас поднос и отставил его на стол. Маленькие ладони бруттской колдуньи утонули в моих руках, когда я осторожно накрыл её пальцы своими. Я придвинулся ближе, наклоняясь к нежному уху, полускрытому гладкими рыжеватыми прядями.
– Ты лучше, чем думаешь, госпожа, – шепнул едва слышно. Видит Дух, не врал – если бы Деметра знала, какой её видел я там, у Живых Ключей…
Я с трудом подавил в себе самые откровенные мечты – сгрести дочь Сильнейшего в охапку, найти наконец упрямые губы своими… Но нет, проклятый Дейруин даже сейчас стоял между нами. Как бы ни желал я ему смерти, но пока он был жив и не вернул невесте данного слова, я не имел права нарушать их клятвы. Когда мы, легионеры, воевали на чужой территории, мы всегда уважали законы бруттских и альдских земель – хотя, пожалуй, мы единственные, кто так поступал. «Мы – не они, – любил разглагольствовать Витольд. – Если не идёт вразрез с нашей верой, то и Тёмный с их традициями».
– И я пойду с тобой до конца, – продолжил, сжимая тонкие пальцы в своих руках. – Защищу, как сумею. Если позволишь…
На миг её пальцы сжали мои так отчаянно, что я тотчас понял, как сильно не хватало дочери Сильнейшего хоть кого-то, за кого можно было бы ухватиться. И я держал наши сцепленные руки так крепко, словно от этого зависело всё, чем мы дорожили.
– Я рада, что ты здесь, – тихо проговорила Деметра. – Сибранд…
Это самое большее, что могла мне сказать чужая невеста. Но насладиться приятными догадками мне не довелось: из коридора донёсся невнятный шум, и госпожа Иннара тотчас отдёрнула руки. Вовремя, потому что в этот же миг дверь в комнату распахнулась, и внутрь вихрем влетела Дина, пылая от негодования. На пороге остановился Люсьен, начавший, очевидно, свою тираду ещё на лестнице.
– …потому что пари есть пари, красавица, и ты должна мне один глубокий, чувственный, настоящий сикирийский поцелуй…
Молодой брутт оборвал себя на полуслове, заметив наконец зрителей, и ещё несколько мгновений смотрел на меня в упор, то ли не веря собственным глазам, то ли сомневаясь в трезвости рассудка. На губах его медленно и неотвратимо, как весенний паводок, расползалась самая подлая и двусмысленная ухмылка, которую я когда-либо видел.
– Ты?! Ну, староста! – восхищённо выдохнул брутт. – Ну, даёшь!!! Ну, подгадал! Не ожидал, видит Тёмный, совсем не ожидал! Ни тебя, ни от тебя! Да ещё и завтрак в постель, ну и… кхм… хм.
Под ледяным взглядом госпожи Иннары молодой колдун старательно закашлялся, разглядывая, тем не менее, нас без всякого смущения. Я поднялся.
– Это обед, Люсьен, – ровно отозвалась Деметра. – Сибранд был так добр, что принёс его сюда.
– И ради этого гнал свою клячу день и ночь, – понимающе кивнул Люсьен. – Целую седмицу.
– Я приехал, потому что сыну хуже, – оборвал дальнейшие измышления брутта я. – И госпожа Иннара единственная, кто в силах исправить мои… старания.
Люсьен тотчас посерьёзнел, глянул пристальнее.
– Вот оно что, – на удивление спокойно произнёс он. – Но ведь назад мы не повернём, староста. Госпожа Иннара тебе сообщила?
– Мы едем за сердцем огня, – так тихо произнесла Деметра, что я скорее угадал, чем услышал, – и не вернёмся в гильдию без него.
Я пожал плечами, старательно изображая удивление и деланое равнодушие.
– Поеду с вами. Не в первый раз.
– Это точно, – снова развеселился Люсьен. – Опыт есть! Сердце воздуха ты уже в себе носил, осталось только огнём накачаться по самое горло! А знаешь ли, что дарует эта стихия?
– Обострение чувств. Ты говорил, – сухо напомнил я.
– Так вот тебе, староста, такое незачем! – отрезал Люсьен. – А кое-кому не помешало бы, – брутт выразительно глянул в сторону Дины.
Та вспыхнула, даже призрачные огоньки заплясали вдоль опущенных и сжатых в кулаки рук. Колдовать в чужом доме, впрочем, прекрасная сикирийка не решилась.
– Уймись, – уже громче велела Деметра. – Голова болит.
Кивнув всё ещё кипевшей от негодования Дине, я поклонился госпоже Иннаре и вышел из комнаты, захватив с собой и Люсьена. Наглый брутт, похоже, без волшебного пинка помещения бы не покинул, а я не хотел искушать ни Дину, ни Деметру.
– И всё-таки, – как только дверь за нами захлопнулась, пихнул меня локтём Люсьен, – я безумно рад видеть тебя, варвар! Компания тут собралась, скажу тебе, не сахар, даже поговорить не с кем! А тут – ты! Будет хоть, на кого душу выплеснуть! Ты в этой комнате остановился? Жди гостей! Повсюду пресные морды, и только ты, как глоток воды в пустыне… Но как ты к госпоже Иннаре в постель-то забрался?!..
Ему повезло: я сплюнул колдовское слово раньше, чем развернулся. Если бы моё тело поспело за мыслями быстрее, чем язык, то я бы всё-таки свернул Люсьену челюсть. А так охнувший брутт отделался только синяками и ссадинами, когда морозный ветер толкнул его в грудь, отбросив в другой конец коридора. Перемежая слабые стоны дурным хохотом, Люсьен дрожащей рукой оттирал с лица ледяную корку, фыркая и охая от неизбежной боли.
– Староста… ох!.. А, чтоб тебя… Страшен ты… в гневе! Тебя бы из койки в самую рубку – цены бы не было! – заливался беззвучным хохотом молодой брутт. – Я уже… уже почти горжусь тобой, варвар!..
Я вздохнул: мы находились у лестницы, так что посетители в таверне наверняка слышали интересный разговор постояльцев. О чём они при этом думали, мне с удовольствием доложит наутро Эйхаб.
– Да ты не переживай, я Фавиану ничего не скажу, – заверил меня Люсьен, с гримасами поднимаясь на ноги. – Хотя Дейруин, надо отдать ему должное, недаром приставил соглядатая к своей невесте! Я ещё подумал: зачем? Меня, что ли, боится? Да чтобы я – и на честь чужой женщины позарился! Тем более у них, альдов, с этим жёстко – проверено… Но Дейруин в конце концов оказался прав!
Молодой брутт продолжал бессмысленную болтовню, отряхиваясь после падения и проверяя сохранность костей и зубов, но я не слушал. Чужой взгляд просверлил затылок, ударил ледяными иглами в голову. Оборачиваясь, я уже знал, кого увижу.
По лестнице медленно поднимался альд Фавиан, и жёлтые глаза его не предвещали мне в скором будущем ни доброго здравия, ни лёгкой и беспечной дороги.
Сикирийская гильдия магов располагалась в портовом городе Ош, который мы проехали насквозь, от северных ворот до южных. Здесь царили суета, многолюдье, пыль и сухость; один только Люсьен чувствовал себя на местных базарах, как дома. Пополнив припасы, мы выдвинулись в путь тотчас, не задерживаясь на ночлег: впереди ещё оставалось два дня пути. Как только шумный и развязный город остался позади, мы все вздохнули с облегчением: всё-таки Ош недаром именовался главным рынком Сикирии. Горожане полагали торговлю делом чести, а уж от шустрых и бойких знойных девиц с цветами и сладостями на улицах отбою не было. Я от таких держался теперь подальше, наученный горьким опытом; Люсьен восхищённо цокал языком, оценивая прелести каждой из них; Дина смотрела на соотечественниц Зораны равнодушно, не завидуя ни бронзовой коже, ни каштановому водопаду волос; госпожа Иннара разглядывала южную жемчужину Империи с лёгкой улыбкой на губах, будто вернулась в одно из любимейших мест на земле. О чём думал мрачный и замкнутый альд Фавиан, я понятия не имел: за несколько дней пути серокожий не проронил при мне ни единого слова.