Деметра долго дожидалась, пока я не уложу Олана спать: младенца взбудоражили новые лица, так что я часа два лежал с ним наверху, ожидая, пока не успокоится после истерики прерывистое дыхание. По словам Октавии, сын освоил несколько новых навыков – благодаря ли стараниям свояченицы, занимавшейся с ним, или молитвам отца Кристофера – но Олан теперь вполне осознанно играл с игрушками, сам ел, правда, далеко не всё, и довольно крепко держался на обеих ногах: по дому почти бегал, то и дело сшибая попадавшиеся на пути предметы.
– Что-то всё ещё мешает ему, – заметила Октавия, когда сын беспорядочно замахал руками, уставившись в огонь.
Деметра сама поднялась по лестнице, как только дом наконец уснул. Даже свояченица, намаявшись за день, засопела на лавке; дети уже давно видели третий сон, предоставив гостью самой себе.
– Спит? – одними губами спросила колдунья, остановившись над моей кроватью.
Я бесшумно скатился с ложа, оставляя Олана одного; сын беспокойно шевельнулся во сне, но не проснулся. Деметра коротко кивнула, опустилась над кроватью на колени, и быстро дохнула на младенца. Я ощутил плотную волну магической энергии, но опомниться мне Деметра не дала:
– Теперь не проснётся, пока не разбудим. Возьми его на руки, – велела, не глядя на меня.
Я повиновался, хотя признаться, пальцы дрожали, помня предыдущий плачевный опыт. Госпожа Иннара тщательно изучила бумаги, которые оставил Сильнейший, ещё в пути. Усвоила разгадку одним взглядом – то, на что у меня ушли бы годы, ей удалось за минуту.
– Всё-таки не хватает мне опыта, – задумчиво проговорила она тогда. – Отец сразу понял, как подступиться к проклятию, а я вот не смогла. Позор…
«Позор» теперь сосредоточенно раскручивал крепкий чёрный узел в голове моего сына, а я лишь изредка видел короткие вспышки над крошечной макушкой. Колдовского зрения хватало, только чтобы увидеть знакомые нити, которые когда-то задел неосторожно; магического поля Деметры не видел, хотя и ощущал. Дурная мысль – взять Олана на руки. От напряжения сводило мышцы; не дрогнуть бы, не нарушить такой сложный обряд…
– Всё!
Резкий рывок маленькой ладони – будто и в самом деле захватила корень проклятия пальцами – злой хлопок сгустившегося воздуха, гадостное ощущение гнили, смрадный запах.
Я крепче прижал к себе Олана, наблюдая, как с гадливой гримасой Деметра сводит напряжённые ладони, словно сминая нечто незримое между ними, как раскаляются тонкие пальцы, вспыхивая огнём – и тот набрасывается на чёрный сгусток в руках бруттской колдуньи, пожирая его с животным хрустом, осыпая, как мелкую крошку, остатки колдовства под ноги госпоже Иннаре.
Ни слова не говоря, она развернулась к столику у кровати, тщательно вымыла руки в миске с водой, плеснула себе на лицо. Наспех вытерлась и вернулась к кровати, требовательно потянулась к младенцу:
– Дай.
Я молча протянул спящего сына – у Олана даже дыхание не сбилось во время колдовского обряда – и уступил Деметре место на кровати. Дочь Сильнейшего присела на краешек, прижав к себе ребёнка, подула тихонько на лоб.
– Какой красивый, – только и проронила она, отводя отросшие светлые пряди с детского лба. Подняла голову, посмотрела мне в глаза. – Ложись. Я с ним побуду, вгляжусь ещё раз, ничего ли не пропустила. Сниму боль – такое вмешательство всегда неприятно. Проверю…
Спорить с Деметрой я не стал. Колдунья уселась поудобнее: я пристроил ей подушку под спину, так, чтобы могла спокойно вытянуть ноги на кровати. Снял сапоги, укрыл шерстяным одеялом. Осторожно прилёг рядом, устремив напряжённый взгляд в потолок. Получилось ли? Не навредили ещё больше? Как теперь будет?
С этими тревожными мыслями я и уснул. Проснулся до рассвета и тут же обнаружил, что рука моя покоится на бёдрах бруттской колдуньи, а сама Деметра так и заснула сидя, с Оланом на ослабших от сна и усталости руках. Младенец, впрочем, уютно свернулся у неё на груди, поддерживаемый моей рукой, обхватившей госпожу Иннару за пояс.
Шевелиться не хотелось, но мысль о том, чтобы прижаться теснее, я тотчас отбросил, как недостойную. Как ни пахло от женщины с ребёнком домашним уютом, а всё-таки женщина мне по-прежнему не принадлежала.
Осторожно высвободившись, я переложил Олана рядом с Деметрой, поправил на обоих одеяло и спустился вниз. Моя семья всё ещё спала; я накинул телогрейку и вышел из дому: почудилось, будто затявкал из будки Зверь.
В этот раз старый пёс залаял неспроста: в сгорбленной, дрожащей фигуре за забором я не сразу узнал Люсьена. Маг поднял голову, как только дверь приоткрылась, вцепился обеими руками в доски забора и глянул на меня уже знакомым взглядом, полным боли и ненависти. Даже проверять его я не стал: и без магического поля всё ясно.
– Зайди, – велел коротко.
Бруттский колдун помотал головой, больными глазами указывая на знак Великого Духа у меня под крышей.
– Хуже уже не будет, – урезонил я его, открывая калитку.
Дожидаться, пока страдающий брутт примет решение, я не стал: ухватил его под локоть и втащил во двор. Кожа молодого колдуна побелела не то от холода, не то от боли, а чёрные глаза казались огромными провалами на заострившемся лице. Он вцепился в мои предплечья мёртвой хваткой, наваливаясь всем весом: ноги, по-видимому, не держали.
– Не… оставляй меня… одного, варвар, – с трудом ворочая опухшим языком, вытолкнул Люсьен. – Я… она… он… не бросай, слышишь? По… обещай…
Я остановился в нерешительности: зайдём внутрь, подымем весь дом. Осторожно коснулся брутта магической нитью: Великий Дух! Как такую боль терпеть можно?!
– Я ведь тогда… решил, – горячечно, судорожно продолжал брутт, корчась от боли, – я… не раб! Слышишь?.. Устал быть… рабом. Не отдавай меня… ей… Тёмному… никому. О… бещай, варвар!.. Я чувствую: только ты… сможешь… Что бы ни случилось… Понимаешь? Нет, куда тебе… Просто: будь готов. Вырви любой… ценой. Лучше… умереть свободным, чем гнить… вот так. Я… прошёл всё… я знаю. Имею право. Не хочу, как она… я – способнее… сильнее… поэтому… она не пускает. С ней… сам справлюсь. Но угроза – не она. Я… не всегда владею… собой. И я чувствую… там, впереди… страшно. Не хочу… Я… Тёмный, я…
Я поддержал сползавшего брутта подмышки, крепко обхватил за бок: дольше медлить уже нельзя. Скорее внутрь, разбудить Деметру, вдвоём поможем!
– Я боюсь, – выдохнул мне почти в ухо Люсьен.
Я верил брутту безоговорочно: запах животного страха, безграничного ужаса я впитывал всей кожей. Вот только как помочь, не знал совершенно. Даром просил меня потерявший рассудок от боли Люсьен: мне ли совладать с самим Тёмным? Как же мне вырвать тебя из жадных щупалец, брат?..
После морозных предрассветных сумерек внутри оказалось обжигающе тепло; мирно сопели дети, беспокойно зашевелилась на лавке Октавия. Молодой колдун скривился на знак Великого Духа на стене, но тотчас замычал от боли, стискивая виски ладонями. Я усадил его поближе к очагу и тотчас принялся за работу: растопить пожарче, поставить воду на огонь, собрать на стол по-быстрому, чтобы было, чем занять детей, если проснутся. Наконец обратить внимание и на брутта: помочь ему избавиться от щегольского сикирийского плаща, подхватить подмышки, поскорее перетаскивая его наверх. К этому моменту проснулась и Октавия. Вопросов мудрая свояченица не задавала, проснувшихся детей тотчас отвлекла, так что скрежещущего зубами Люсьена с перекошенным лицом никто из них не видел.
Зато Деметра вскинулась, как от удара, когда я притащил с собой глухо стонавшего брутта. Бросила ещё неуверенный после сна взгляд на нас, затем на Олана, подхватила младенца на руки, спрыгивая с кровати.