– Что с ним?
– Сандра, – коротко пояснил я, не вдаваясь в подробности: Деметра женщина умная, без моих косноязычных разглагольствований поймёт. – Ему бы боль снять…
– Сейчас, – не обуваясь, бруттка быстро сбежала по лестнице, передала Олана с рук на руки Октавии. – Он поспит ещё немного, – донёсся снизу её торопливый шёпот, – потом я разбужу.
Вернувшись назад почти бегом, Деметра склонилась над скрюченным бруттом: тот посинел, хрипло втягивая в себя воздух, вцепился в ворот рубахи, словно оттягивая невидимую удавку. Памятуя о прошлом разе, я отправился за тряпкой и помойным ведром – весело началось моё первое утро в родном доме.
– Сняла всё, что могла, – сообщила Деметра час спустя, вглядываясь в по-прежнему искажённое болью лицо брутта. – Выстроила вокруг него магическую защиту. Отголоски только остались – сами пройдут. Люсьен?
Колдун не отозвался: под кожей ходили желваки, глаза вращались под прикрытыми веками, челюсти свело судорогой.
– Очнётся, – заверила меня Деметра, опускаясь в кресло. – Он к такой боли привычен – быстро отойдёт. Теперь про Олана.
Я невольно напрягся, бросая взгляд на лестницу. Старшие дети мои уже проснулись, но из дому не разбежались: ждали, пока отец разберётся со всеми делами, чтобы насладиться редкими минутами совместного отдыха. Олан ещё спал на кровати одного из братьев; Октавия то и дело показывалась в проёме, время от времени цыкая на расшалившихся мальчишек.
– Он чист, – проговорила колдунья, вглядываясь в пустоту, словно вновь вспоминая сложный обряд. – Только…
– Я навредил, – холодея, вставил я.
Госпожа Иннара покачала головой, взглянула мне в глаза.
– Нет. То, что ты натворил, я вырвала с корнем. Но проклятие сидело в его голове слишком долго. У таких маленьких и слабых непременно случаются неприятности: оно повредило здоровые струны. По нашей части… это всё. Больше вмешиваться нельзя. Я бы сказала, Олану поможет светлая энергия – после долгого влияния тёмной – но это не к нам. Обратись к храмовникам – теперь их помощь должна оказаться действенней.
– Сильнейший говорил, – вспомнил я. – Про то, что понадобится восстановление. И тоже направлял к служителям Великого Духа.
– Ну надо же, – грустно усмехнулась Деметра. – Отец – и признал Творца. Что ж, значит, так и есть. Увы, Сибранд, не в моих силах обучить Олана за один обряд всему, чего он был лишён с рождения. Потребуется время…
– Сколько?
Впервые ореховые глаза плеснули неуверенностью, и я едва не взвыл. Даже отвернулся поскорее, чтобы не увидела моей слабости бруттская колдунья.
– По-разному может быть, – тихо заговорила Деметра. – Недели, месяцы. Годы, – поколебавшись, добавила она. Скрипнуло кресло, когда госпожа Иннара поднялась. – Но теперь это будет не бесполезный труд. Теперь есть надежда. Он чист, Сибранд… всё, чему обучишь, впитает. Всё будет хорошо. С тобой друзья…
– Я возвращаюсь в гильдию, – напомнил я, не оборачиваясь. – И кто знает… когда вернусь. Кто будет его учить?
– Надеюсь, ты не собираешься там умереть, – помолчав, с вызовом бросила мне в спину Деметра. – Что это ты себе надумал, Сибранд? Уже со всеми прощаешься?
Я обернулся с усмешкой: верно подстегнула меня ехидная колдунья!
– Лучше выбрось подобные мысли сразу, – продолжила она, отступая от меня на шаг: тяжко смотреть снизу вверх, запрокинув голову. – Или мы тебя скрутим и оставим на попечение добрейшей Октавии. Уверена, женщина она понятливая, пут с рук и ног не снимет, покуда мы подальше не отъедем…
Я коснулся узких плеч ладонями, сжал коротко, разглядывая умное, одухотворённое лицо. Просто не получится, это верно. Если бы ты, госпожа Иннара, ещё пообещала, что в самые сложные моменты и чёрные дни будешь рядом…
– Не вздумайте лобызаться в моём присутствии, – невнятно донеслось со стороны. – Или меня стошнит. На твою, варвар, кровать.
Деметра обернулась, шагнула к приподнявшемуся на ложе Люсьену. Брутт, морщась, растирал виски, но сведённые судорогой мышцы уже расслабились, так что от сердца отлегло: в этот раз, стараниями госпожи Иннары, всё закончилось быстро.
– Как я тут очутился? – молодой колдун глянул по сторонам, скривился, оценивая обстановку. – Надеюсь, я себе ничего лишнего не позволял? К тебе не приставал, варвар? Ничего не помню…
– Оно и к лучшему, – решила Деметра. – Поднимайся, пойдём в харчевню. То-то хозяин, небось, удивлён: за комнаты заплатили, а ночевать предпочли в доме старосты.
– Ну ты – понятно, – не слишком церемонился брутт. – А про меня ещё, упаси Тёмный, дурные слухи пойдут. Всяким славился, но от этого – увольте. Пойдём, госпожа Иннара.
– Сибранд, – глухо донеслось снизу, – зови гостей к столу. Накрыто уже, стынет!
Я улыбнулся, подталкивая замешкавшихся в нерешительности бруттов. Свояченица рассудила верно: голодными гости уйти не должны. Не в наших стонгардских традициях отпускать из дому заезжих иноземцев, не накормив да не обогрев как следует. Пусть потом трижды в своей гостеприимности раскаиваться будем…
– У-у-у, – протянул молодой колдун, осторожно спускаясь по лестнице и сверху оценивая мой домашний хаос, – как людно.
Я молча подтолкнул его к столу и усадил, слегка надавив на плечо ладонью. Ослабший после болезненного приступа Люсьен почти рухнул на лавку, напротив ёрзавшего от любопытства Илиана. Людно! Поганая твоя бруттская душа, Люсьен! Сам знаю, что давно пора дом расширять, да откуда взяться времени и силам? Скорее, Никанор с Назаром сами вырастут да возведут хоромы своим невестам, чем старый отец возьмётся наконец за стройку!
Октавия тотчас захлопотала у стола, и оголодавшие в ожидании завтрака дети набросились на пищу, как стая волчат. Деметра задержалась, пробуждая Олана от колдовского сна, так что Люсьен оказался единственным гостем за столом. Какое-то время брутт с усмешкой смотрел на моих детей, затем принялся за еду наравне со всеми.
Деметра присела наконец рядом, держа на руках проснувшегося младенца; я протянул руки, чтобы освободить её от ноши.
– Па-па, – слабо, неуверенно, но довольно чётко произнёс Олан, глядя мне в глаза.
И улыбнулся.
…Знакомо ли вам чувство, когда нечаянную радость отравляют уколы сомнений и тревоги? Когда уже попросту не веришь, что может быть хорошо? Настолько привык к худшему, что и добрые подарки воспринимаешь с подозрением? Пробуешь на зуб, не доверяя ни себе, ни людям, потому что прекрасно знаешь: всё меняется. Сейчас хорошо, но скоро – возможно, уже через минуту – будет плохо?
Пожалуй, именно это я ощутил, обнимая младшего сына. Слушал бессмысленный лепет, улыбался и молчал. Да, Олан очистился. Я видел это в ясных, как небо, голубых глазах, в радостной, осмысленной улыбке, которой награждал меня младенец, в крепких объятиях, на которые он раньше не был способен. Но я, пожалуй, уже не доверял непривычному счастью. Потому что Олан по-прежнему время от времени скользил растерянным взглядом по комнате, взмахивая руками, как крыльями, и в глубине души я понимал: работы предстоит ещё немало. Но как сказала Деметра, теперь всё это – не бесполезный труд. Ещё поборемся… ещё поживём…
Мне не оставалось ничего другого, как пришить к себе эту мысль, не позволяя другим, чёрным и безысходным, отравлять помрачённое сознание.
– …а теперь: оп! Вот так, всё верно! Да ты парень яркий, как погляжу. Правду говорю, госпожа Иннара? Вон какая искра сияет! Я один её вижу?
Холодея, я обернулся. Люсьен с Илианом, первыми покончив с завтраком, отодвинули тарелки подальше и играли во что-то непонятное: скрещивали пальцы, словно плетя невидимую паутину, чертили непонятные символы в воздухе…
– Нет, не ты один, – отозвалась Деметра. – Но прежде, чем раздувать её, спросил бы прежде разрешения у отца.
Илиан в этот момент резко отдёрнул руки, и невидимая паутина вспыхнула разноцветными переливами, засверкала серебристой аурой.
– Не спеши, – одёрнул моего сына Люсьен, а я узнал тот самый непререкаемый тон, каким когда-то учил брутт меня самого, – а то порвёшь. Теперь медленно скатай пальцами, как шарик… вот умница! И подбрось, – лукаво улыбнулся брутт.