Желаю здоровья и быть достойной славы своего блистательного рода.
В Риме случилось мне как-то при сборище люда огромном
Зрелище видеть, в восторг приводившее бурный, —
Бой беспощадный с быками толпе на потеху.
Тучи порхающих стрел и сверкающих копий
В тело животных вонзались, несносную боль причиняя,
И бесновались животные, пеною ярость вскипала.
Там же, пока наблюдал я, как бык свирепеет,
Болью подстегнут и рукоплесканьем с трибуны,
Кто-то из наших сказал: «Как у нас на зубриной охоте».
Я согласился и сразу ж рассказывать начал
О ратоборстве подобном с могучим и яростным зверем.
Как в поговорке — язык мой, моя откровенность
Мне ж повредили. Рассказ мой, друзей захвативший,
Было приказано без промедленья, тотчас же
В форму отлить стихотворную, песню сложить об охоте.
Видите, я меж поэтов невольный избранник,
Песнь сочиняю о нашем невиданном звере.
Чудом в веках уцелевший под яркой Полярной звездою,
Он, повсеместно прослывший кровавым убийцей,
Часто внушал мне позорное, мерзкое чувство
Страха и ужаса. Стыдно признаться: случалось
Бегством спасаться, что даже плевались с презреньем
Люди простые — в краях наших трусов не любят.
Здесь, удостоенный чести, а может, опасности большей,
Вынужден буду я ловкость свою проявить и с оружьем,
Столь непривычным руке, наторенной на луке.
С трепетом взял я перо и боюсь, что под бременем этим
Либо паду, расписавшись в бессилии полном,
Либо же, дерзостью робость поправ, покорюсь и исполню
Волю великого мужа, которому всем я обязан.
С этой надеждой бужу я родник вдохновенья;
Хватит его, чтоб наполнить иссякший источник
И напоить мой посев на бесплодном, нетронутом поле.
Правда в сказаньях о наших родимых местах, очевидно,
Будет в диковинку многим, отсюда и просьба хозяев
Вспомнить и все рассказать. Как вам будет угодно.
Не ожидая, что песнь прозвучит без изъянов,
Гость и слуга ваш покорный из дальнего края
Здесь лишь посмел разъяснение дать — и не больше.
Как же с пером совладать непослушным, читатель?
Знал я доселе одни оперенные стрелы.
С этих листов поднимаются образы боя,
Смертные схватки, и стрелы роятся с жужжаньем.
Легче мне справиться с луком, тебе же с пером своенравным;
Равными быть бы могли мы в неравных искусствах.
Коль что не так у меня здесь получится, право за вами:
Рвите безжалостно стих чужестранца-невежды.
Диву даешься пера и стрелы оперенью,
А на поверке — обое вспоенные ядом.
Мелкой достаточно ранки — и чахнет задетый.
Вот и теперь я готовлюсь на севере в дебри лесные,
Как в старину, углубиться, ведь это привычно.
Пусть там и зубр наш рыкает, и в стих прорывается эхо
Дикого рыка для пущей гармонии песни.
Пусть он наполнит строку, чтоб к нему приглядеться,
К этому чуду далеких литовских владений.
Телом своим монолитным громаден настолько,
Что, когда ранен смертельно, колени преклонит и сникнет,
Трое охотников могут усесться на лбу меж рогами.
Если же мне попытаться сравнить его шею и морду,
То опасаюсь — сравнений таких не сыскать мне, пожалуй.
Клок бородищи торчит из-под челюсти рыжим мочалом
Гроз полыханье в глазах и застывшая злоба;
Космами грива от самых лопаток спадает,
Донизу лоб, и колени, и грудь покрывая.
Если же будет угодно сравненье великого с малым
И коль подходит здесь местное наше сравненье —
Это козел бородатый с нагуленным телом.
Вот он какой, наш бизон, именуемый зубром!
Масти поджаристой — бурая с черной, как будто
Среднюю все ж между ними себе предпочел он.
Странно, но в книгах его описанье не точно,
Я же не вправе фантазией портить натуру.
Что за рога они видели в ноздрях у зверя?
Внешне совсем не похож он на их описанья.
Морде звериной всю мощь приписать норовили —
Нет, не таков мой красавец, лесов наших слава.