Что стало с Ингой? С сестрой? Ну, когда я уехал, она осталась с родителями. Она была очень привлекательная, Инга, даже просто красивая, по-настоящему красивая, и фигура у нее была чудесная. А какая осанка — я никогда ни у кого не замечал такой манеры держать голову. Вот только однажды летом я увидел в загоне одного жеребца. Когда он бежал, высоко подняв голову, в глазах у него так и сверкал огонь, и, черт побери, парень, мне тогда захотелось, чтобы его никогда не поймали, чтобы он лучше убился сам, — вот ведь какая иногда чепуха лезет в голову. Но его, конечно, поймали. Он и напомнил мне Ингу, сестру. Она была помолвлена с Эйрикуром, по-моему, прямо с конфирмации, она у нас рано стала взрослая. Такая она была красивая, Инга, и сложена просто необыкновенно, высокая, стройная, но не тощая, и волосы золотистые. Мне она всегда казалась красивее всех остальных девушек, кроме, правда, одной; ну да это ерунда, Инга, конечно, была интереснее, я это говорю не потому, что она моя сестра, не думай. И я любил ее — пожалуй, я в своей жизни больше никого так не любил. В нашей семье она была мне ближе всех по возрасту, младше, но ненамного, так что мы с ней дружили с самого раннего детства. Чего мы только не делали вместе, когда были маленькие! Она всегда ходила со мной собирать яйца крачек, и грести я ее научил, и рыбу ловить, и еще многому, и все, что она хотела, все я для нее делал, когда мы были маленькие. Правда, случалось нам иногда и поссориться — пожалуй, я ни с кем в жизни больше не ссорился, только с Ингой. Парни были от нее без ума, каждый, кто только ни посмотрит. А досталась она Эйрикуру — ну, тут уж ничего не скажешь, вполне достойный был человек, все говорили, способный, работящий, состоятельный — то-есть состоятельный-то был его отец, а он — единственный наследник. И агроном к тому же. Некоторые считали, что он сделал не слишком удачный выбор, его мать сначала вообще была против, но потом увидела, что у него это всерьез, и перестала возражать. Наверно, поняла, что бесполезно идти ему наперекор, коли он себе что-то вбил в голову, — такой уж он был человек. Он тем отличался от нашего Оуфейгура, что мог за себя постоять. У него были свои идеи, свои фантазии и причуды, но он не только болтал, он бы и в драку полез вот хоть за эту квартирную плату, хоть сам и не снимал квартиру. Он-то и настраивал Ингу против иностранных войск, пока мы еще не представляли, какие они и какая у нас при них будет жизнь. Уж Эйрикур всегда точно знал, чего хочет, и высказывался прямо, хотя, по-моему, это был вздор, сплошной вздор. Чего он хотел? Я так и думал, что ты спросишь. Он хотел всего-навсего, чтобы мы объединились и все, как один, протестовали бы против иностранных войск, чтобы мы раз и навсегда отказались работать на них. Предлагал нам заниматься подрывной деятельностью на военных объектах, нарушить наш собственный закон о нейтралитете, совершать убийства и всякое такое. Мы сперва вообще не знали, как быть, боялись всего на свете, а потом поняли, что от нас все равно ничего не зависит. Кончится только тем, что другие снимут сливки, а мы останемся в дураках. Разве можно с этим примириться? Ведь те, кто жил поблизости, завидовали нам из-за любой, самой мелкой, работы и при малейшей возможности норовили хоть что-нибудь оттягать себе. Тут уж мы действительно объединились против них. То же самое ведь было и здесь, у нас, когда приняли решение насчет заводов. Ты, наверно, сам помнишь. Сначала вся эта вышестоящая сволочь ссорилась из-за того, в какой части страны их строить первым делом, потом каждый член тинга хотел, чтобы они непременно были в его округе, словом, любой норовил отхватить себе кусок пирога — как бы он там раньше ни высказывался об этих заводах. А те, кто до их открытия громче всех брехал, что заводы-де представляют опасность, — разве они не заткнулись, как только им кинули кость? То-то и оно, что тут они все сплотились — каждому ведь хотелось ухватить лакомый кусочек. И попрекать их нечего, они рассуждали точно так же, как мы: раз уж такое случилось, ничего не попишешь; теперь надо только стараться извлечь из этого дела как можно больше выгоды для нашего края; это наш долг, да, прямо-таки гражданский долг. По-моему, они так старались для себя и для своих, что у других из-под носа вырывали работу. Да, они не зевали, можешь мне поверить! Ну, конечно, они ведь тоже не дураки и понимают не хуже нас, что деньги есть деньги, откуда бы они ни взялись, и что держать деньги в руках куда приятнее, чем рассуждать о них с трибуны или на бумаге. И Эйрикур тоже был заодно с нами, против тех, кто пытался отнять у нас работу, на которую мы имели полное право. Да, Эйрикур нам здорово помогал, он был чертовски умный и дотошный, во всем разбирался, и в денежных делах мы на него всегда могли положиться. Его даже выбрали старостой, несмотря на молодость. Ей-богу, я уверен, что Эйрикур был против иностранных войск только из упрямства, но он никогда у них не работал, да и общаться старался как можно меньше, а уж дружбы и вовсе ни с кем из них не водил. Когда он стал старостой, ему приходилось иногда с ними разговаривать, и, хоть грубияном его не назовешь, все равно вид у него при этом был такой, как будто перед ним не человек, а бревно. А так, чтобы просто поболтать, как мы, — ну нет, такого никогда я не видел, разве только если иногда попросят его перевести. Он хоть и не бог весть как знал английский, но все же лучше нас. Мы вначале вообще ничего не понимали, кроме «jes» и «monni»
* * *