– Они смотрят, как мы преклоняем колени, видят наши затылки и думают, что мы сдались. Они не понимают, что на коленях можно думать так же ясно, как и стоя с поднятой головой.
Они тренировались перед домом. Дверь в потайной погреб была скрыта камышом в трех метрах от них. Дети стояли на коленях, а отец стоял перед ними, изображая их господина. До этого момента дети постоянно хихикали, видя, как Хетти и Гарет толкают друг друга в бок, стараясь при этом сохранять невозмутимость. Но после последних слов папы все проказы прекратились. Они почувствовали, как серьезность происходящего буквально пригвоздила их к земле.
– Рори, – спросил папа у своего стоящего на коленях сына, – о чем ты думаешь?
– Я думаю о зерне, которое мы спрятали и о котором не знает мой господин, не знает, что мы спрятали его в безопасности, – ответил Рори, уставившись в землю.
Папа двинулся дальше, задавая тот же вопрос каждому ребенку.
Когда он спросил Антигону, она ответила:
– Я не показываю то, о чем думаю и что чувствую.
Она не поднимала глаз от земли и не могла видеть выражения лица своего отца.
– Хорошо, – сказал он.
В день поборов папа и Рори потащили телегу, груженную зерном и другими подношениями, по тропинке в центр деревенской площади. Лайла несла корзинку с хлебом, а младшие дети замыкали шествие. Дракон уже сидел на своем насесте, отбрасывая огромную тень: это был огромный грозовик с красными кончиками крыльев и алым гребнем. Лайла сказала им, что смотреть на дракона – плохая примета, но когда сестра отвернулась, она рискнула поднять взгляд на огромного грозовика и увидела, что он в ответ, прищурившись, смотрит на нее. Она почувствовала, как страх волнами накатывает на нее, но в то же время здесь было что-то еще. Волнение.
Когти, крылья, сверкающая чешуя делали его самым красивым животным, которое она когда-либо видела.
Очередь двигалась медленно. Их повелитель не торопился, расспрашивая каждого члена семьи, милостиво улыбаясь и мягко произнося слова на каллийском. Когда подошло время ее семьи, их повозку подкатили к дому для осмотра, пока они отвешивали поклоны, в которых так долго практиковались.
Она затаила дыхание, когда секретарь назвал господину цифры. Заметит ли он, что их подношение представляет собой лишь часть того, что они спрятали в подвале? Секретарь нахмурился над цифрами и уже собирался задать вопрос Леону, когда внимание господина привлекло что-то еще.
– Твоя жена, – сказал он. – Почему ее здесь нет?
Сайлас стиснул пальцы на груди.
– Она умерла, ваша светлость, при родах.
Она заметила, что он не назвал причину смерти, о которой рассказывал ей. Он не упомянул ни голод, ни бедствия, ни налоги Леона.
– Мне жаль это слышать, Сайлас, – сказал Леон.
И он действительно выглядел так, будто ему жаль. У него были очень добрые серые глаза, которые смотрели на встревоженную семью Сайласа, сгрудившуюся у него за спиной. Секретарь молчал, поджав губы.
– Она оставила после себя прекрасную семью, – сказал Леон.
– Спасибо, господин.
– Все ли они были представлены мне? Самая младшая?..
– Простите меня, мой господин, я сам не свой. Это Антигона, которая только что достигла разумного возраста.
В этом не было необходимости, но Лайла надавила ей на спину, когда она еще сильнее присела в реверансе под взглядом серых глаз повелителя.
– Антигона, – задумчиво произнес Леон. – Это имя из драконьего языка.
Он говорил задумчиво, и по мере того, как его любопытство росло, не осталась равнодушной и его самка, сидевшая наверху. Она вскинула голову, ее гребень слегка приподнялся, словно по ее спине пробежала рябь, когда она, обернувшись, уставилась на своего наездника и на семью, с которой разговаривал хозяин. Почувствовав интерес дракона, она ощутила, как шея покрылась гусиной кожей, однако из ноздрей самки не валил дым, не было никакого предупреждающего знака. Дрожащим голосом отец ответил: