Я хочу, чтобы, глядя на этот нож, ты вспоминал, что он принадлежал отцу, любившему тебя. И хочу, чтобы ты помнил, что я дала его тебе.
Энни все еще там. Энни. Ее имя – как заклинание, возвращающее меня к самому себе. К тому, кем я решил быть.
– И что мне с этим делать?
Иксион улыбнулся:
– Думаю, мне не надо тебе объяснять. Мы заберем тебя на закате.
Эдмунд повернул ручку и затолкал меня в комнату.
В гостиной царил полумрак. Изъеденные молью портьеры длиной до пола закрывали окна, из которых открывался вид на Огненную Пасть. Люстра криво свисала с потрескавшегося потолка. Одинокий складной карточный столик был установлен в центре комнаты между двумя стульями с прямыми спинками, словно приготовленный для допроса. Вся мебель и предметы интерьера были убраны, кроме ковра, на котором проступали ржаво-коричневые пятна там, где, как я помнил, пролилась кровь.
Я помнил отца, стоявшего на коленях. Мать, которая умоляла пощадить нас. Лариссу, которая боролась, Пенелопу, обещающую вести себя хорошо, вздохи умирающего Лаэрта. Смех.
Дверь за мной захлопнулась, и я остался один.
Когда тени начали удлиняться, заполняя комнату, как призраки, восстающие из пыли, я задал себе вопрос, должен ли я воспользоваться кинжалом, чтобы убить себя.
Немедленно прекрати эту чушь.
Прошу, Атрей. Мой сын.
Голос, говоривший на каллийском, которого я не знал тогда, но знаю теперь: Отведите мальчика в коридор и перережьте ему глотку.
Воспоминания сомкнулись над моей головой, как вздымающиеся волны, и я оказался под ними, в темноте.
Когда дверь снова распахнулась и до меня донесся голос, я обнаружил, что стою на коленях посреди ковра, на котором когда-то лежали тела моих близких, и смотрю на силуэт фигуры со связанными руками, которую втолкнули в комнату вместе со мной. Свет, проникающий в приоткрытую форточку окна высоко над нами, освещал длинное лицо, уже опухшее от синяков, но взгляд этого человека пронзал той же сталью, что и прежде.
– Здравствуй, Ли, – сказал Атрей Атанатос.
Я с трудом поднялся, сжимая кинжал в дрожащей руке.
Губы Атрея скривились в улыбке. Кровь струйками стекала по его лбу. Его руки были связаны за спиной, и он не мог вытереть лицо.
– Полагаю, это вполне уместно, – сказал он.
Меня трясло. Клацая зубами, я выдавил из себя:
– Что уместно?
– Эта комната. Этот кинжал. Ты.
Он выглядел абсолютно невозмутимо, и казалось, будто он совершенно не удивлен, поэтому, если бы не связанные руки и я, стоявший напротив с кинжалом в руке, я мог бы принять это за урок.
Он считал, что я его убью.
Иксион, Эдмунд и Атрей считали, что, если меня посадить в комнату с человеком, ответственным за гибель моей семьи, и дать мне кинжал, я сам совершу казнь.
Кровь на моих руках как отказ от одного режима и крещение на верность другому.
А если я не хотел этого крещения?
У меня уже был шанс убить Атреуса. Я отказался. Я могу отказаться снова. Даже если призраки в этой комнате шептали, что хотят этого.
Дрожащей рукой я положил кинжал на карточный стол.
Атрей выглядит так, будто это развеселило его больше всего.
– Ли, – сказал он, – мое время вышло. Пощадишь ты меня или нет, я уже мертвец. У тебя же есть шанс выйти из этой комнаты с развязанными руками.
– Они могли бы судить тебя.
Атрей тихо усмехнулся:
– Суд с единственно возможным приговором. Поэтому я предпочел бы именно это падениям с высоты и резким ударам о землю или другим фантастическим вариантам, которые твой кузен мог бы продемонстрировать на арене.
Я не мог скрыть удивления:
– Ты хочешь, чтобы я это сделал?
Атрей медленно опустил голову:
– Думаю, настало время тебе отомстить за свою семью. Но прежде чем ты это сделаешь, я хотел бы обсудить, что ты будешь делать после.
Я развязал Атрею руки. Мы уселись друг напротив друга за единственным столом, отцовский кинжал лежал между нами, под ногами – ковер, запятнанный кровью моих близких. Тени удлинялись по мере того, как день клонился к концу. Едва слышный голос Атрея бесплотной тенью парит в воздухе, словно еще один призрак из моего прошлого.
Но другие призраки затихли. И лишь наши голоса нарушали тишину.
– Ты сказал, что у меня извращенное понятие о справедливости, – заметил Атрей с хладнокровием учителя, проводящего опрос учеников, словно и не повторял то, что я кричал ему в лицо, когда Пэллор прижимал его к земле, готовясь выстрелить. – Очень хорошо. Как бы ты его изменил?
Этот разговор, предложенный Энни, произошел у нас с Атреем несколько месяцев назад. Тогда я был так зол на него, что не стал бы даже задумываться об этом. Теперь гнев прошел. Я обнаружил, что хочу, чтобы Атрей, наставник и учитель, проверил мои доводы, как он всегда делал.