Эри с ухмылкой наблюдал за Шу, и, когда она разочарованно вздохнула, не обнаружив искомого, наивежливейше посоветовал ей остыть, проветриться и подумать как следует. А заодно и пообедать, а то вон даже тараканы в страхе разбегаются от Её голодного Высочества. Шу согласилась, что на сытый желудок, пожалуй, думаться будет получше. А кстати, можно будет и маркиза Дукриста напрячь. Уж если кто и может за пару дней раздобыть артефакт, так это он. И Шу вприпрыжку побежала одеваться.
Легко сказать, одеваться! А сделать… кроме вчерашнего бального платья, в гардеробе Шу ничего приличного и не ночевало. Пришлось нацепить на лицо выражение «а мне на всё наплевать!» и одеть, что имеется. То есть любимый охотничий костюм, мужской, разумеется. По крайней мере, в кожаных брюках, сапогах, белой рубашке и кожаной же жилетке, Шу чувствовала себя удобно. А Дайм пусть ценит её, какая есть. Ещё не хватало перед ним выпендриваться! Таким образом несколько примирившись с отсутствием красивого платья, принцесса спустилась на первый этаж, в Голубую гостиную.
Дайм уже ждал её и поспешил навстречу, едва она вошла. Встретившись с ним взглядом, Шу мигом позабыла и о платье, и о Рональде, и о бурчащем от голода желудке. Она ещё не привыкла, что на неё можно так смотреть. Так тепло, так ласково, с такой надеждой, словно он всё утро ждал их встречи. Шу поймала себя на мысли, что, похоже, для Дайма так оно и было… и от этого ей хотелось взлететь под облака и петь, и кувыркаться в небе, подобно утреннему жаворонку. И снова в её руках очутилась роза, на этот раз нежно-розовая. Шу уткнулась в неё, спасаясь от внезапно нахлынувшей жаркой волны смущения. Ни одного ехидного словца, за которыми ей никогда не приходилось лезть в карман, не находилось. В голове образовалась гулкая пустота. Ширхаб! Ну почему надо показывать себя деревенской дурочкой, краснеющей и заикающейся, стоит красивому мужчине поцеловать ей пальчики? От пальчиков до самых ушей Шу окатило ещё одной волной мурашек, и кожа в том месте, где прикоснулись губы Дайма, горела и леденела одновременно. Такого с Шу ещё не случалось ни разу. И постепенно она впадала в панику. Её хотелось одновременно и убежать, и остаться, и отдернуть руку, и самой поцеловать его…
А Дайм, глядя на метания Шу, спрашивал себя, какого демона он делает? Какое право он имеет морочить девочке голову? И впервые в жизни жалел, что он бастард. Никогда раньше ему не хотелось бросить в лицо Императору, что он не желает быть ни его сыном, ни его длинными ушами и руками, ни Первым Дознавателем, ни Голосом Императора, и не желает платить за каприз судьбу столь высокую цену. Всю свою жизнь Дайм был уверен в том, что жертвует сущей ерундой, и не испытывал ни малейшего неудобства. До вчерашнего вечера. И теперь чувствовал себя распоследним негодяем, но не мог заставить себя отказаться от неё. Единственное, что позволяло ему надеяться, так это на то, что Шу в свои четырнадцать лет ещё совершенно неискушенный и наивный ребенок во всём, что касается мужчин. Что ж, у него будет хоть какое-то время.
— Добрый день, Ваше Высочество, сегодня прекрасная погода, вы не находите? — с уст его срывались ничего не значащие слова, а вот глаза… глаза говорили совсем о другом. О боли и нежности. О вине и любви. Об одиночестве и страхе. О надежде. Глаза его звали и предостерегали, манили обещанием тепла и отталкивали предчувствием обмана. — Не возражаете, если мы прогуляемся инкогнито? — «Не возражаешь, если я возьму тебя на руки и никогда не отпущу от себя?», спрашивали его глаза.
— Не возражаю, — принцесса потрясенно кивнула, — и можешь носить меня на руках… — но этого Шу не сказала вслух. Но, похоже, он понял.
До позднего вечера они гуляли по столице. Дайм сотворил простенькое заклинание, скрыв от взоров горожан знакомые королевские черты, попутно научив ему Шу. В город они вышли в виде самой обыкновенной влюблённой парочки из мелких дворян, ничем не отличающейся от десятков подобных. Они зашли пообедать в обещанное чудное местечко, и съели местные кулинарные шедевры, не чувствуя вкуса. Они пробежали, взявшись за руки, по Площади Ста Фонтанов, и вымокли до нитки, не замечая льющейся сверху воды. Они смотрели представление бродячего театра, не понимая ни слова из пьесы и не видя артистов. Они слушали менестреля, под гитару поющего о любви, и слышали лишь друг друга. Они любовались закатом над Вали-Эр, позабыв, что надо когда-то возвращаться домой. Весь день они говорили. Обо всем на свете и ни о чем. Понимая друг друга с полуслова, и с удивлением обнаруживая невероятные отличия в картине мира. Соглашаясь по поводу основополагающих материй, и споря по пустякам, забытым через мгновенье. До самого вечера они были счастливы, как никогда раньше, и, кроме них двоих, никого больше не существовало в целом свете. И, прощаясь с Шу у дверей её комнаты, Дайм понял, что так и не поцеловал её. И пообещал себе, что не будет этого делать как можно дольше.