Вместо эпилога
— Маэстро, а где же ваш ученик? — миловидная юная дворяночка с любопытством оглядывала музыкальную лавку господина Клайвера. В руках она держала вышитый ридикюль, чёрные влажные очи игриво стреляли по сторонам, не задерживаясь ни на старинном спинете у окна, ни на разложенных по застекленным витринам деревянных флейтах, скрипках, гитарах и прочих инструментах. Новые и старинные, тусклые и покрытые свежим лаком, простые на вид и вычурно расписанные, занимающие всё небольшое пространство, они привлекли бы заинтересованный взгляд любого музыканта. Настоящая пещера сокровищ — всё, что способно издать звук, из чего можно извлечь ритм или мелодию, — предмет сладких грёз менестрелей и бардов, солистов и оркестрантов… но очаровательная дева явно пришла не за музыкальными изысками лучшего в Суарде струнного мастера.
— Сударыня, возможно, я могу Вам чем-то помочь? — пожилой маэстро искренне забавлялся, глядя на очередную воздыхательницу своего любимого ученика. С некоторых пор его лавка стала пользоваться невероятной популярностью среди юных городских красоток. Иногда ему казалось, что четырнадцати-пятнадцатилетние девушки устроили состязание по типу Осенних Гонок, и между собой заключают пари — кому же, наконец, удастся завлечь в свои сети белобрысого пройдоху.
В домах столицы, похоже, случилась загадочная и необъяснимая эпидемия, поразившая всевозможные музыкальные инструменты. Расстраивались рояли и кларнеты (ну как может расстроиться кларнет, скажите на милость?), лопались струны мандолин и ксилофонов (где у ксилофона струны?), трескались грифы гитар и гобоев (гобоев?), выпадали клавиши клавесинов и арф (о боги, девушка, вы хоть раз в жизни арфу видели?)… И помочь безутешным девам, разумеется, мог только ученик Клайвера…
Маэстро делал серьёзное лицо, выслушивая наивные бредни, и выталкивал юношу из задней комнаты, ухмыляясь в усы и вспоминая собственные похождения в молодости. Разумеется, и в свои пятьдесят с хвостиком маэстро пользовался успехом не только как изумительный скрипач, и не один десяток благородных дам восхищался его чуткими нервными пальцами, извлекающими нежнейшие и изысканнейшие мелодии не только из струн…
В этот раз пострадала лютня — конечно, прекрасная дева оставила её дома, и не был бы маэстро так добр прислать сегодня к вечеру ученика, посмотреть колки… По крайней мере, у этой красотки хватило ума не приделать колки тромбону…
— Хилл! Иди сюда, бездельник!
Опять не придет домой ночевать, галантный наш. В успех данной конкретной девицы на ниве серьёзного охмурения синеглазого поганца Клайвер, разумеется, не верил. Она, как обычно, останется после свидания довольной, как кошка, объевшаяся сметаны, с ведром лапши на ушах, и будет хвастаться подругам, что уж её-то юный менестрель никогда не забудет.
— Сударыня, что Вам угодно?
Из задней комнаты явился Он. Гибкая фигура шестнадцатилетнего юноши, светло-золотистые волосы до плеч, лукавая обольстительная улыбка, ямочки на щеках, тонкие изящные кисти, жаркий взгляд аквамариновых глаз — маленькая прелестница, наслушавшаяся россказней подружек, потеряла дар речи, наконец узрев экзотическое чудо.
— А… вот лютня… в смысле, дома… — дева залилась румянцем, готовая упасть в обморок от восторга.
Хилл привык к такой реакции на свою внешность. Ох, и прав был Мастер, определяя его в музыканты. Разве придет кому в голову, что под видом безобидного очаровашки с гитарой прячется Призывающий Тень? Всего полгода назад Хилл вернулся из Найриссы, где прошел последние испытания, о которых не хотел бы вспоминать больше никогда в жизни. В земле Найриссы остался Угорь, неудачно наступивший на магическую нить. Не выдержал пыток и сошел с ума гордый аристократ Келм. Ласка вышел из игры на половине, предпочтя жизнь мастера-вора в Найриссе попытке продержаться в незнакомом городе трое суток без денег и друзей, прячась от всей местной Гильдии Тени во главе с двумя Призывающими, вышедшей на охоту за ним — сто золотых за голову претендента. Вместе с Хиллом вернулся в Суард Свисток, со свежим шрамом под лопаткой и еле заметной седой прядкой на виске, растерявший добрую половину своей легкости и жизнерадостности. В отличие от него, Лунный Стриж — его больше не называли Лягушонком, как в детстве, — внешне не изменился, только повзрослел немного, и завел привычку спать не с одним кинжалом под подушкой, а с парой, и перед дверью рисовать тревожную руну, благо, у него обнаружились слабенькие, но всё же, способности к магии.