В то самое время мой дед по материнской линии отплясывал кадриль в Копенгагене. Он был вторым по старшинству сыном оптовика, и семья его во время войны не просто не бедствовала, но даже нажила весьма неплохие барыши. Они продавали консервы всем воюющим сторонам, и поставляемая ими тушенка служила пищей для солдат как в немецких, так и во французских окопах. Денег, короче говоря, было у них завались. Но, как ни странно, душа Ганнибала Северина Мёллера все же была не на месте.
Во время Первой мировой войны глаза на портретах Пикассо оказывались где угодно, в том числе и на затылке, а Пруст в Париже находился в поисках утраченного времени и своих мадленок. Шёнберг изобрел додекафонию, корсеты вышли из моды, а женщины получили право голоса. Но все это вряд ли вызывало какой-либо отклик в семье моего деда по материнской линии, проживавшей на Амалиегаде. Мебель как была укрыта чехлами с кисточками в 1890-х, так и осталась в них. Лепнина, безделушки, бахрома и велюровые абажуры – все это, как приметы эпохи, создавало уют во всех девяти комнатах.
Да, конечно, они ходили в театр или устраивали суаре с приглашением тогдашних знаменитостей, но все это по большей части делалось, чтобы себя показать или поговорить о делах в антракте. Сестрам Ганнибала выпадала возможность сделать хорошую партию, а Оптовик получал шанс заключить новый контракт. О спектаклях упоминали редко, разве что в случаях, когда какая-то актриса снова вляпывалась в скандальную ситуацию!
Детям Оптовика, разумеется, пришлось учиться играть на фортепиано, но с упором на гаммы и безошибочное исполнение сонат по нотам.
Когда дед был ребенком, его родители обретались каждый в своем конце огромных хором, а детишки выступали в роли почтальона и разносили язвительные записочки от одного супруга к другому. И ни единого нежного слова не было произнесено в адрес друг друга ни хозяином пропахшего сигарным дымом кабинета в самом конце шикарных апартаментов, ни хозяйкой будуара с изящной кушеткой и едва уловимым ароматом розового мыла.
Мать Ганнибала пыталась наполнить теплом огромную квартиру площадью в три сотни квадратных метров, но тщетно. Она садилась у выходящего на улицу окна, обычно после обеда, когда солнце как раз проплывало мимо и на пару мгновений задерживалось на покрытом белым лаком подоконнике.
Холоду в жилище прибавилось, когда Оптовик без всяких объяснений решил ночевать в других местах города. И тот же холод навечно поселился в костях и суставах матери, когда дифтерия унесла с собой Альфреда, брата Ганнибала, который был четырьмя годами старше него. Всю нескончаемо долгую ночь молодой человек боролся с крупом и лихорадкой. Но безуспешно. Утром он неподвижно лежал на постели с лицом синеватого цвета. И более не дышал.
А смерть помчалась дальше, даже не удосужившись оглянуться.
Мать Ганнибала, бледная как мел, сидела, уставив взгляд в пустоту, за письменным столом, с пером и тетрадкой. Когда она на миг оторвалась от своего окна, чтобы дать указание кухарке, Ганнибал пробрался в ее покои, любопытствуя, что́ она написала. Тетрадка оказалась пуста, лишь на одной странице нетвердым почерком была выведена строчка: Горе – это живое существо. Далее к низу страницы расплывалась красноречивая черно-синяя клякса.
Каждую ночь ему снился Альфред. Цветочные бутоны, что никогда не распустятся и так и останутся внутри почки растения. Полные надежд на будущее семядоли и тычинки, увядающие и тихо осыпающиеся на натертые воском паркетные полы только для того, чтобы горничная вымела их вон из квартиры. Его поражало, что существование человека строится на такой хлипкой основе, что жизнь и смерть разделяет всего лишь лопнувший кровеносный сосуд. И тогда дед поклялся на могиле брата, что он, Ганнибал Северин Мёллер, отныне станет жить страстью. Он не потратит ни одной секунды на показное и необязательное. Он навсегда откажется от бессмысленных побрякушек и элегантных диванных комплектов, на которых его родители все равно никогда не сиживали вместе.
И вот у Ганнибала появилась мечта, ему пригрезился дом, со множеством настежь распахнутых окон, полный света, детского смеха и любви. В саду поэты декламируют прекрасные стихи, и люди богемы празднуют и веселятся под крышей этого жилища. Из открытых окон льется чудесная музыка, и под звуки ее дом парит в воздухе. Он видел его перед глазами, этот парящий в воздухе дом.