Сестра увозит Кеннета сразу в операционную, отчим отъезжает припарковать свой драндулет. Приемный покой почти пуст. Я беру стул, ставлю спинкой к стене. Телевизор над головой работает без звука. Набираю сообщение Саре: «Прости, пришлось уйти. Из-за говнюка Джима. Кто выиграл, не мы?!»
Проходит не меньше десяти минут, и мне уже приходит в голову: наверное, она решила, что хватит с нее нашего семейного цирка с конями. Но знакомый писк все-таки раздается: «Вот только объявили. Выиграл какой-то кантри-поп, бескрылый и плоский, как блин. Жюри унылое говно без вкуса и понятия», – и смайлик: лицо, закатывающее глаза.
«Жа-а-аль», – отвечаю. Мне правда жаль. Я, конечно, не принимаю «Открытые микрофоны» так близко к сердцу, как Сара, но, черт побери, мы же так зажгли, так здорово выступили – обидно продуть после этого. И к тому же меня гложет червячок сомнения – вдруг она винит меня?
Удивительно, кстати, что тогда уж победили не Седар с Роуз. У них классно вышло – даже независимо от песни, все равно классно. Нутром чую – когда-нибудь мне обязательно захочется сыграть с ними, может, даже попроситься к ним в группу. Конечно, сейчас сама мысль о том, чтобы «изменить» Орландо и Саре, вызывает острый укол вины…
Сара опять зависает с ответом – будто на расстоянии читает мои предательские мысли, поэтому я решительно откладываю аппарат. Смотрю местные новости. Очень скоро, естественно, начинаю клевать носом. Волнения от участия в конкурсе, от «Шейди Гроув» в интерпретации Седара и Роуз, от драки с Джессом… К тому же после целой недели погонь за эхом. Я так устала, так устала. Измотана до состояния половой тряпки.
То вскидываюсь, то вновь погружаюсь в дремоту, и впечатление такое, что «облака» тяжелой стерильной больничной атмосферы смешиваются с фантомами моего воображения в какой-то жуткий коктейль из образов. Сперва лежу в какой-то темной комнате почему-то на носилках и усиленно всматриваюсь во мрак, который только сгущается, и нет ему конца. Может, я на дне глубокого колодца? Потом тьма начинает не то чтобы рассеиваться, но двигаться, клубиться вокруг черным дымом. Он обволакивает меня липкой влажностью жабьей кожи, в ответ на что вся моя собственная кожа покрывается крупными мурашками.
Пытаюсь отстраниться, отвернуться, уклониться куда-нибудь в сторону, но носилки уже исчезли, а вместе с ними и сама комната. Теперь посреди пустоты рождается резкий, пронзительный звук – словно кто-то пиликает на вусмерть расстроенной скрипке. Хочу закричать, возопить, но тьма забивает мне рот и застревает в горле. И я напрягаюсь, и корчусь, и бьюсь в ее цепкой хватке, но путы крепки, кляп в глотке сидит намертво, и паника внутри меня растет с каждым мгновением. Я уже не чувствую разницы между ужасным мраком и ужасной музыкой – они слились в единое чудовище, от коего спасения нет.
Тут из темноты возникает рука и трясет меня за плечо – все сильнее, сильнее. Я поднимаю глаза и вглядываюсь в жесткое, угловатое, сильно обросшее щетиной лицо.
– Шейди, – зовет Джим, – просыпайся.
Я со сдавленным криком вскакиваю со стула – отчим едва успевает подхватить меня, не дав мне упасть на пол. Сердце бешено колотится, кровь пульсирует в ушах.
– Тихо, тихо, – успокаивает Джим. – Это только сон. Дурной сон.
Но когда речь идет о моих кошмарах, частица «только» неуместна. Я жадно ловлю ртом воздух, в легких все горит. Глаза широко распахнуты, им нужно срочно впитать каждую фракцию света, какая доступна. Наверняка это опять был мой Черный Человек, просто в ином обличье. Господи, зачем он вернулся?!
– У твоей мамы тоже бывали такие страшные видения. – Отчим присаживается рядом, сложив руки на коленях. – Раньше. До того как… началось у нас с ней. Она считала, что во всем виноват тот старый дом. – Я не отвечаю, но ему все равно, его голос продолжает литься отстраненно, будто откуда-то издалека. – Знаешь, когда мне случалось там ночевать, я тоже видел во сне черт-те что. Что-то очень, очень темное. И тяжелое.
– Когда это ты там ночевал? – Я откидываю прядь волос с глаз.
Хорошо, что можно отвлечься на другую тему – пусть даже это такая паршивая тема, как присутствие Джима в доме моего детства.
– Давно, когда вы с Джессом еще пешком под стол ходили. Какое-то время, недолго, я жил у твоих родителей. Они приютили меня. Примерно тогда, когда умер мой отец. – Он сидит, уставившись на грязный, в подтеках пол.
Я уже приготовила новый вопрос, но Джим решительно поднимается.
– Ладно, пошли, надо забросить Кеннета домой. Врачи уже закругляются. Его выведут с минуты на минуту.