Тетя Ина открывает – все еще в ночной рубашке, несмотря на довольно поздний час.
– Привет, дорогая. – Улыбается и пропускает меня внутрь.
Она так похожа на папу, что у меня всякий раз в груди щемит. Та же белизна кожи, темные кудри, курносый нос. Вот только глаза у нее – голубые, редкость в нашей семье.
– Азалии у тебя скоро выше крыши вымахают, – замечаю я, проходя в дом. – И чем таким ты их подкармливаешь?
Тетя Ина загадочно шевелит пальцами в воздухе и уходит взять деньги из кошелька. Она каждый раз выдает мне «за труды и хлопоты» двадцать долларов – и это мой единственный источник дохода. Но я бы и без них «трудилась и хлопотала». Я люблю посидеть-поболтать с тетей и понимаю, как ей одиноко. Ну и к тому же начинаю совсем уже невыносимо скучать по этому старому дому, если долго здесь не появляюсь.
На кухне я помогаю разложить продукты по местам, и каждый шкафчик, каждый ящичек тут – словно шкатулка воспоминаний. Открыл – и они выплывают наружу. Вот папа варит арахис в огромной кастрюле. Мы с Джессом, пока родители спят, уничтожаем весь стратегический запас шоколадного печенья в доме. Мой домашний аттракцион: самодельный вулкан стреляет красной пеной до самого потолка.
Приходит, конечно, на память и плохое: кошмары с Черным Человеком по ночам, от которых я вскакивала и потом, даже посреди дня, жалась по укромным углам и украдкой заглядывала за все двери в доме – не притаился ли там мой мучитель? Вот прямо тут, на полу в кухне, я сидела однажды ночью после одного особенно жуткого сновидения, дрожала и рыдала, пока меня не нашел Джесс… Но я все же стараюсь вытеснить подобные картины из головы и заменить их хорошими, добрыми, красочными. Что бы там ни говорил мой брат, я точно знаю: здесь мы были счастливы. Счастливы – даже с этими кошмарами. Даже с привидениями – хотя именно из-за них мама решила переехать отсюда, когда не стало папы. Они ведь – духи не ее народа. Одно дело жить с призраками одной с тобой крови – а с чужими трудно поладить, особенно если темперамент не позволяет. Тогда призраки ужасно раздражают, всё в них не так. Даже кожу раздражают, не говоря уж о том, как на нервы действуют.
Мама в такой обстановке существовать не могла – и после папиного ухода не провела под этой крышей ни единой ночи. Пару недель мы жили у ее подруги, потом она получила страховку за умершего мужа и купила трейлер по другую сторону рощи. Покинула папино родовое гнездо, где провела столько лет, легко, даже не оглянувшись. Джесс тоже, получается, повернулся к прошлому спиной – с тех пор ни разу не переступал порога старого дома.
– Ну как твои музыкальные дела? – спрашивает тетя Ина, ссыпая в стеклянную банку сушеный коровий горох[13].
– Нормально. Хотя, конечно, теперь все не так, как раньше. Думаю, папиного уровня мне никогда не достичь.
Молчание воцаряется в комнате и давит на нас обеих.
– Ну а что там Сара? – Она кокетливо выгибает бровь, пытаясь разрядить обстановку.
Я не многим людям рассказывала, что мне нравятся и мальчики, и девочки, так что не знаю, как тетя догадалась о моем увлечении Сарой. Может, привидения нашептали. Она всегда слышала их лучше всех в семье.
Я направляюсь к холодильнику и, чтобы скрыть смущение, решительно наливаю себе стакан апельсинового сока.
– Что Сара? Сара есть Сара, – говорю, но от тети Ины так просто не отделаешься.
– Ты ее еще не пригласила составить тебе пару на выпускном вечере?
Я прыскаю от смеха, представив себе Сару в выпускном платье. Нет уж, она скорее явилась бы в джинсах и конверсах. В крайнем случае, если бы мне удалось ее уболтать, – в смокинге.
– Отстань, – улыбаюсь я.
– Да ладно, ладно. Тогда поджарю тебе сладких гренов, что ли. – Ей эти гренки удаются лучше, чем любому шеф-повару в самом шикарном ресторане.
Как-то она обмолвилась, что готовит их по рецепту своей мамы, но вообще-то о бабушке, умершей еще до того, как дочка поступила в колледж, тетя рассказывать не любит.
Все то немногое, что мне известно о предках в третьем поколении, было добыто мной с превеликим трудом, буквально выпытано у папы в минуты его рассеянности или вырвано изо рта той же тети Ины чуть ли не вместе с зубами.
Папа обычно отвечал что-нибудь вроде:
– Да не стоит об этом, Шейди, детка. Что потеряно, того не вернешь, нечего прошлое ворошить…