- Братец, тебя змий водный за пятку тяпнул? - Ивар осторожно приблизился к брату, с опаской заглянул в очи его, пылающие огнем безумия - что-то изменилось в княжиче, будто боги решили зло подшутить над Иваром и послали на землю двойника, взамен настоящего Вацлава. - Матушка гневаться будет, если мы на обедню запоздаем, - прошептал Ивар, испуганно, точно черта в пучине озерной узрел.
- Матушка? Жива, поди? - сорвался тонкий голосок княжича, хриплым свистом вырвался последний смешок из уст его, дрогнули плечи угловатые - матери не видал он уж двадцать восемь зим.
- Да, что ж с ней сделается-то? Братец, боязно мне, от речей твоих! Не к добру Морану-смерть упомянул, чур меня, чур... - княжич сплюнул три раза через плечо и цепко схватил брата за запястье. - Пойдем, Вацлав, негоже княгиню в ожидании томить.
Вацлав покорно последовал вслед за братом, окидывая родные просторы взором: озеро исчезло позади, напоминая о своем существовании только стройным лягушачьим хором, под ногами стелилась пустошь, колко впиваясь в босые ступни пожухлой травой - выпас скота не прошел бесследно, оставив от душистого, цветущего поля только небольшие островки зелени, остальное же все было скотом поедено, да копытами потопчено. Впереди виднелся град Водный, свое название он получил из-за обилия озер и рек, что стены его каменные омывали. Рыбный промысел был основным источником дохода и раньше град величали "Чехонь", но князь-батюшка дал наказ - город переименовать, ибо неблагозвучное название это не нравилось ему с младых лет. Мор еще не успел запустить свои щупальца в родные просторы Вацлава, не погубил крестьян черной хворью, не насытил чрево свое необъятное страданиями людскими - три луны пройти должно, это миг Вацлав в памяти сберег.
- Братец, Архип коняку нового с базара привел, айда смотреть! - всполошился Ивар, стоило им только врата Водного града переступить.
Тяжело на сердце у князя сделалось, чуял он в речах братских недоброе, сердце указывало на подвох, гулкими ударами о ребра бу́хая, но прогонял Вацлав подлую мысль прочь, отмахивался, не желая портить такой радостный день. Но свербила настойчивая дума, роем пчел жужжала в голове, покоя не давая, и тут резко поменялся в лице князь, словно водой смыло улыбку с уст его - конюх Архип помер уж как две зимы назад, ретивый конь копытом зашиб. Все помнил Вацлав: и как жене его с отпрысками батюшка золото жертвовал, и как угощал медом всех, кто на поминальню, почтить память его приходил, и как коня потом этого на студень пустили.
- Второй раз решил обвести меня вокруг пальца, собака! - зло гаркнул Вацлав, да так, что с криком птичьим поднялась в небо стая воронья, что на дубе вековом пожи́ву высматривала. Схватил князь тогда первое, что под руку попалось - колун добротный, одним рывком из пня высвободил, и, с легкой руки, вогнал топорище прямо промеж глаз Ивара.
- Батюшка? - хриплый детский вой пронзил сознание князя острым кинжалом, ворвался в его голову вихрем отчаянной мольбы.
Вацлав несмело разлепил очи, что в пылу гнева сжал, да с удивлением уставился на мальчишку, лет восьми, что в ногах его клубком тугим свернулся и ревел, пуще белуги морской. Рядом с мальцом лежало распростертое тело Ивара, залитое вязкой кровью - она струилась теплым ручейком по челу его, обволакивая багровым потоком щуплое тельце ребенка. Рядом с ним, курился белесым маревом дым дурман-травы, которая в чаше медной, сухим пучком, тесьмой перевязана была - подлый трус, решил братца добить нечестно, лживо, обкурив покои травами, что морок на очи пеленой стелют. Рассвирепел Вацлав, грозно и протяжно рыкнул, словно медведь-шатун, в лесу на добычу набредший и одним рывком поднял за ворот мальца над полом, желая свернуть его тонкую шею, как цыпленку суповому - в миг понял, кто перед ним, по светлым кудрям понял, по очам малахитовым, да молочной белизне кожного покрова - отпрыск песий, княжич вольноградский предстал пред ним. Сжался кулак вокруг глотки детской, не дрогнула рука, когда багрянцем лицо княжича наливаться начало, глаза его закатились под веки, ноги судорожно дрожали и брыкались в воздухе ища опоры. Все сильнее сжималась рука княжеская, хруст молодых косточек услышать желал он, жажда мести застила разум Вацлава, не давая чувствам прорваться наружу.