— Ну, вода, смерть несёт. Болезни. Разве сам не видишь? — она чуть улыбнулась. — Но Олеси это не касается. Она хорошая.
— Ты ее знаешь?
— У нас ее все знают. Она за речкой, в лесочке живёт.
— А кто она такая?
— Сама тебе скажет, как время будет, — улыбнулась ещё шире Анюта и ускорила шаг. — Ты, главное, слушай ее внимательно и запоминай. И никому не говори, чему она тебя учит.
— Да она мне не…
Но Анюта уже прибавила шагу и вскоре оказалась в другом конце коридора, приоткрывала дверь в светлицу, где ужинали княгиня и Дарья. Вторая кумушка была угрюма и неразговорчива, в ее тонких поджатых губах читалось недовольство и постоянное невысказанное осуждение. Она подняла глаза на Анюту и злобно сверкнула ими. Девушка села рядом с ней, а Святослав, с краю стола, напротив мачехи. Княгиня подняла глаза.
— Скажи мне, разве я не просила тебя перестать сбегать в город? — спросила она холодно, а жестами, как хлебосольная хозяйка, указала на стол. Там стояли и каша, и мясо, и хлеб.
— Просила, — кивнул Святослав, чувствуя, как сворачивается желудок. За весь день он сам так и не поел.
— А он все равно не слушает, — покачала голова Дарья. — Никого и ничего. Хоть бы послушал.
— Тихо, — шикнула княгиня. Кумушки переглянулись и принялись тихо есть. Дана потянулась было к горшку с кашей, но Святослав опередил ее и принялся накладывать еду себе сам. — Тогда почему ты все ещё продолжаешь разворовывать наши запасы и бегать к этим людям?
— Потому что у них нет запасов, — вскинул подбородок Свят. Аппетит тут же испарился. — И это немногое, чем я могу им помочь, как будущий князь.
— Как будущий князь, ты должен жениться и обзавестись наследниками, чтобы эти люди воспринимали тебя всерьез, — с нажимом проговорила Дана. Кумушки тут же поддакнули.
— Женится — будет ему счастье. Не женится — горя выпьет целое море.
— Да хватит уже! — юноша обернулся к собеседницам. Те тут же спрятали глаза. — Или говорите со мной, или не говорите вовсе.
Ему даже показалось, что они прижались друг к другу, словно он не шикнул на них, а замахнулся. Дана ласково улыбнулась.
— Можете идти к себе. Дальше мы сами.
Кумушки закивали и покинули светлицу, оставляя Дану со Святославом наедине. Стоило им выйти, как на лице княгини снова появилась умиротворенная нежность.
— Как ты их, а? — вскинула бровь женщина.
— Кто они такие?
— Кто?
— Анюта и Дарья. И откуда они знают Олесю? Откуда ты знаешь старуху?
— Ах, ты об этом, — повела плечом мачеха. — Да так. Ты же знаешь, я выросла вдали от княжеского двора. Так и получается, когда растешь в деревеньке и работаешь в поле, со всеми знакомишься. Ешь же.
Она с удовольствием принялась за еду. А Святослав смотрел на полные до краев блюда и думал о старухе, которой мачеха даже хлеба с солью не предложила. И о людях, которым ей того же хлеба жалко. Под кожей медленно закипала ярость.
— Злишься? — взгляд зелёных глаз словно пробрался под кожу, пустил по ней толпы мурашек. Святослав не стал отвечать. Просто смотрел вперёд. Княгиня улыбнулась, принимая вызов. — О чем думаешь?
— О том, что ты права. И надо бы мне завтра же, с утра, отправиться на поиски невесты.
— Вот как, — ее губы дрогнули в азартной улыбке. — И далеко ли ты отправишься?
— Начну близко. А потом, если что, поеду дальше.
Она согласно кивнула и поднялась из-за стола.
— Тогда я должна, как хорошая хозяйка, угостить тебя перед дорогой. Я как раз припасла кое-что особенное.
И, не дожидаясь ответа, она поднялась из-за стола и подошла к полке, стоявшей в углу. Пока она отвернулась, Святослав достал из-за пазухи платок и принялся сметать со стола отрезанный хлеб, сушеное мясо, сыр. Завязал свой нехитрый улов в узел и спрятал пол рубаху как раз вовремя — тут же послышался мелодичный звон. Княгиня вернулась с маленьким кувшинчиком.
— Ты пробовал зелёное вино?
— Ясное дело, — кивнул Святослав. Не сказать, чтобы ему оно нравилось, очень уж хмеленое, а от полыни и душистых трав кружилась голова.
— Такого ты ещё не пробовал, — кивнула княгиня и, перегнувшись через стол, принялась наполнять кружку пасынка.
От запаха трав зашевелились волосы на голове, а кожа покрылась мурашками. Пахло мятой, душицей, полынью и чем-то ещё, незнакомым, но удивительно манким. А цвет зелья — чистый изумруд. В мыслях сразу стало легко, так захотелось распробовать эту изумрудную горечь, он уже мог представить, как она на выдохе сменяется пьянящей сладостью. Он дождался, когда княгиня отклонит кувшин, когда осядет зелёная пенка на поверхности, и взял кружку обеими руками, как держал бы сокровище.