Она примерила одно за другим все подаренные Кощеем платья. От драгоценностей и объемной вышивки подушечки пальцев начали саднить. И отчего при кощеевом дворе так любили черный цвет? Дана-то ничего против не имела, с ее истинным лицом драгоценные изумруды и ониксы смотрелись бы просто прекрасно, но вот бледная кожа и рыжие волосы лесной девки тут не вязались. А если уж присматриваться начать, то в отражении можно было разглядеть, как обвисает и покрывается язвами молоденькое лицо, никак не желающее приживаться на чужом теле. Злилась бывшая княгиня, пудрилась, румянилась, да понимала, что скоро уж заметно невооруженным взглядом станет расползающееся по маске невесты уродство. Нужно было торопиться, да и так уж «госпожа Милорада» делала все, что могла. Отваживала от Кощея его сповижников ближайших, отвлекала, разлучала. А тут еще этот простофиля-Святослав явился с невестой своей кошачьей. Когда Кощей с улыбкой рассказывал ей о юнце, Дана чуть не вспыхнула от гнева, но решила, что и это ей на руку. Раз уж дело начато, нужно довести его до конца.
— Как поживает моя невестушка? — проворковал Кощей, протискиваясь в узкую дверь. До чего уморительно было смотреть, как эта вековая развалина в ее присутствии превращается в пылкого юнца, ожигающегося об собственную горящую шишку.
Он осторожно притворил дверь и встал на почтительном расстоянии.
— Все хорошо, свет мой.
— Не зябко ли тебе?
— Холодно, свет мой, но то после жаркого лета.
— Понимаю, душа моя, но тут уж я бессилен.
— Неужели кощеевой силы и премудрости не хватит, чтоб растопить снег? — вскинула брови невеста. Кощей прошел к окну и жестом поманил девицу.
— Гляди внимательно, госпожа Милорада. Каждая снежинка — память, спящая душа того, кто уже отходил свой земной путь. И они тут навсегда.
— Навсегда ли?
— Ну, не совсем. Когда в людских землях начнется зима, мы с Ольгой набьем облака этим снегом и отправим обратно. Просыпятся облака сугробами, по весне все растает и напитает землю водой, и прорастет новая трава, будут из нее птицы гнезда вить, коровы есть, телят молоком кормить. И пойдет жизнь по вечному кругу.
— А если снежинка тут останется, то получится из нее обратно живого вернуть? — как бы невзначай Милорада положила руку поверх ладони Кощея. Хозяин дворца довольно покряхтел.
— Нельзя этого делать. Против природы это.
— Нельзя или невозможно? — настаивала она. — Если на что-то кощеевой силы не хватает, ты так и скажи, свет мой, я пойму.
— На все хватает, милая моя. И на тебя хватит. Вот увидаешь, когда сад распустится, а мы в нем свадебку-то сыграем, — заулыбался он, ну точь-в-точь деревенский паренек на полынье, крестьянку обхаживающий. Зарделась невеста, потупила глаза, как невинная девица, когда перелегла костлявая рука на ее талию.
— Не торопись, жених мой. Сперва обещание исполни, — напомнила она, выпутываясь из его хватки. — А что до воспитанницы твоей…
— А что с Оленькой? Опять она тебя расстроила? — нахмурился Кощей.
— Нет, что ты, дорогой мой. Думаю, вот, может ее тоже замуж отдать? Девка-то взрослая уже. Может, и ей пора счастье свое при муже обрести? Не вечно же ей на твоей шее сидеть.
— Да как же это? Она ж всю жизнь при мне, — заморгал Кощей. — Кто будет дворцом заведовать? Воронов кормить? Тебя развлекать, в конце концов, когда меня дома не будет?
Рассмеялась госпожа Милорада, да так звонко, что в переливах ее нежного голоса растворились невесомые шаги. Ланью бежала от покоев невесты Ольга, а лицо ее горело, как от пощечин. Стеснило грудь яростью и тоской, а на языке застыла горечь несказанных слов. Хотела она Кощею как есть все высказать, изобличить самозванку, да свое происхождение раскрыть, но услыхала их перешептывания с заигрываниями, и тут же в груди все чувства в камень обернулись. Воронов кормить! Очередную невесту развлекать! Вот, зачем батюшка ее растил и колдовству обучал. Чтоб при себе держать и тоску разгонять в ожидании еще одной девицы.