Алонсо предоставлял Тоби возможность играть на свадьбах и помолвках, хорошо платил ему, покупал для работы красивые итальянские костюмы и иногда отправлял обслуживать частные вечеринки в доме, расположенном в нескольких кварталах от ресторана. Слушатели неизменно находили лютню элегантной.
Тот дом, куда он ходил играть, был приятным местом, но он вселял в Тоби смущение. Большинство здешних дам были пожилыми и добродушными, но было и несколько молодых женщин, к которым в гости приходили мужчины. Хозяйку заведения звали Виолеттой. Она отличалась высоким пронзительным голосом, густо красилась и обращалась с остальными женщинами так, словно те приходились ей сестрами или дочерьми. Алонсо любил подолгу сидеть здесь, беседуя с Виолеттой. Они говорили по-итальянски, но по временам переходили на английский. Складывалось впечатление, что когда-то они были любовниками.
Здесь играли в карты, иногда устраивали небольшие вечеринки по случаю дня рождения кого-нибудь из пожилых дам или мужчин, и молодые женщины улыбались Тоби любовно и многообещающе.
Один раз, скрытый расписной ширмой, он играл на лютне для мужчины, который занимался любовью с женщиной. Мужчина обидел ее. Женщина ударила его, а он дал ей пощечину.
Алонсо отмахнулся от вопроса Тоби.
— Она все время так делает, — пояснил он, как будто поведение мужчины в этом случае ничего не значило.
Алонсо назвал эту девушку Эльсбет.
— Что это за имя? — спросил Тоби.
Алонсо пожал плечами.
— Может, русское? Боснийское? Откуда мне знать. — Он улыбнулся. — У них светлые волосы. Мужчинам такие нравятся. И я знаю наверняка, что она сбежала от какого-то русского. Я буду счастлив, если этот негодяй не явится за ней.
Тоби почувствовал симпатию к Эльсбет. Она говорила с акцентом, может быть и русским, и однажды призналась, что сама придумала себе имя. Поскольку Тоби теперь называл себя Винченцо, он ощутил к ней почти сочувствие. Эльсбет была очень молода. Тоби сомневался, что ей исполнилось шестнадцать. Косметика делала ее старше, лишая свежести, но утром в воскресенье, с одной помадой на губах, она была прелестна. Она курила черные сигареты у пожарной лестницы и болтала с Тоби.
Алонсо время от времени приглашал Тоби к себе домой на тарелку спагетти в обществе его матери. Они жили в Бруклине. В ресторане Алонсо подавал блюда Северной Италии, поскольку эта кухня была в моде, но сам предпочитал тефтельки и темные соусы. Его сыновья жили в Калифорнии. Дочь погибла от наркотиков в четырнадцать лет. Как-то раз он показал ее последнюю фотографию.
А при упоминании о сыновьях он начинал сопеть и махать руками.
Мать Алонсо не говорила по-английски и никогда не садилась с ними за стол. Она наливала вино, убирала тарелки со стола, стояла у плиты, скрестив руки на груди и глядя на мужчин, пока те ели. Она напоминала Тоби его собственных бабушек: они тоже были из тех женщин, которые стоят рядом, пока едят мужчины. Смутное детское воспоминание.
Несколько раз Алонсо водил его в Метрополитен-оперу, и для Тоби это стало откровением — слушать одну из великолепнейших трупп мира, сидя в мягком кресле рядом с человеком, прекрасно знающим историю и музыку. Он не рассказал об этом. Тоби понимал, что такие часы — совершенное подобие счастья.
Тоби слушал оперы и в Новом Орлеане, вместе со своей учительницей из консерватории. Он бывал на оперных постановках студентов университета Лойолы, и его трогало происходившее на сцене. Однако Метрополитен-опера произвела на него неизмеримо более сильное впечатление.
Еще они ходили в Карнеги-холл и слушали симфонии.
Переживаемое счастье было тончайшим, как газовая ткань, наброшенная на все его воспоминания. Ему хотелось ощущать радость, когда он окидывал взглядом эти великолепные зрительные залы и слушал головокружительную музыку, но он не осмеливался отдаться чувству.
Однажды он сказал Алонсо, что ему нужно найти красивое ожерелье в подарок одной женщине.
Алонсо засмеялся и покачал головой.
— Нет, это для моей учительницы музыки, — пояснил Тоби. — Она занималась со мной бесплатно. Я скопил две тысячи долларов.
Алонсо сказал:
— Предоставь это мне.