Сейчас такой огонь пылал в очах Хплифы-рыбака, бестелесной чумой захватывая глаза и души слушателей.
— Помолясь Аллаху милостивому и всемогущему, и совершив положенное количество поклонов — поясных и земных, и произнеся суры положенное количество раз, вышел я сегодня утром из славного нашего города Ахдада, чтобы половить, по своему обыкновению, раньше других рыбаков.
Слушатели: горшечник аль Куз аль Асвани, медник Хумам и башмачник Маруф, чьей сварливой жены нрав славился на весь Ахдад, внимали Халифе с неизменным интересом.
— Придя к реке, я разложил сеть и, испрося у Аллаха милостивого и всемогущего удачного лова, приготовился ее забросить, как…
— Ай, Халифа-рыбак, заклинаю тебя именем Аллаха и всем, что свято, не продолжай, — взмолился Хумам, чье имя означает «отважный», ибо, если скажешь еще хоть слово, клянусь Аллахом милостивым и всезнающим, в тот же миг опозорюсь я, и испачкаю платье, а нет для мусульманина большего стыда, чем предстать в общественном месте нечистым.
— Стыдись, Хумам, — сказал Маруф-башмачник, закаленный каждодневным общением с женой. — Это всего лишь слова, и мы еще не слышали окончания истории, только после которого можно будет составить суждения и испугаться. К тому же Халифа здесь, живой, а значит, у истории благополучный конец.
— Ладно, пусть продолжит, — согласился Хумам, чье имя означает «отважный», но если там есть ужасы и злые духи, и звон мечей, при подходе к этим местам, пусть Халифа предупредит заранее, чтобы я успел закрыть уши и глаза, а как пройдет эта часть повествования, дотроньтесь до меня, только осторожно, помня об испачканном платье, и я с удовольствием и вниманием дослушаю оставшуюся часть истории.
— Клянусь Аллахом, если там и есть мечи, то нет их звона, а если присутствуют духи, то очень похожие на людей, — ответствовал Халифа-рыбак.
— Что ж, тогда продолжи, — согласился Хумам, чье имя означает «отважный».
— Так вот, едва я приготовился забросить сеть, как услыхал шум.
— А-а-а! — закричал Хумам. — Я знал, знал, что так и будет. Это джин, страшный джин, который вылез из бутылки, которую ты выловил и который поклялся убить всякого, кто освободит его мученической смертью.
— Да нет же, это был караван.
— А-а, караван, — Хумам опасливо потрогал платье пониже спины, — ну тогда ладно.
— Но что за караван! — и зрачки Халифы-рыбака снова расширились, и дыхание участилось, и страх рассказчика вновь передался слушателям. — Малое количество мулов и верблюдов, хоть и груженных, но совсем не отягощенных поклажей, окружали невольники. И каждый из них был ростом с Джавада, а вы знаете евнуха Джавада, нет в Ахдаде человека выше и больше него. И у каждого за поясом торчала сабля, вдвое шире и длиннее, нежели знаменитый шамшер Джавада.
— А-а-а! — Хумам закрыл уши дрожащими ладонями и зажмурил глаза, затем подумал и отнял одну руку от уха, прижав ее к другому месту, пониже спины. Таким образом, несмотря на все предосторожности, он продолжал слышать рассказ Халифы.
— А на голове их были тюрбаны, а в ушах и носах кольца, блестящие золотом.
— Носах?
— Да, да, ушах и носах, и кожа каждого была чернее безлунной ночи, чернее эбенового дерева, что привозят купцы с далеких островов.
— Нет, нет, не продолжай, вот, чувствую, началось!
— Но самое страшное, в середине каравана высились…
— А-а-а! — Хумам вскочил со своего места и, прижав на этот раз обе ладони к низу спины, высоко задирая пятки, побежал к… месту, которое принято называть «место отдохновения» и куда по воле Аллаха милостивого и всезнающего следует ступать с левой ноги, а выходить с правой, впрочем, это было одно из тех редких мгновений, когда истинно правоверным, к коим без сомнения принадлежал и Хумам, не до наставлений всевидящего.
— Дальше, дальше-то что, — нетерпеливо заерзали на своих местах Маруф и аль Куз аль Асвани, причем последний, как бы случайно, опустил и себе руку пониже спины.
— Высились… — если бы не запрет Аллаха на потребление спиртных напитков, можно было бы подумать, Халифа-рыбак, пренебрегая словами Бога и огненным Джаханнамом для совершающих харамное, испробовал с утра дурманящий напиток лоз, причем в изрядном количестве.
— Высились? — в один голос вопросили слушатели, и даже закаленный в боях с женой Маруф, готовясь к худшему, опустил руку.
— Носилки! — выдохнул Халифа. Выдохнул, словно сбросил тяжкую ношу, и обессиленный откинулся на своем месте.