— Поспешим! — подхватил Пайам. — Однако, господин мой, ты так и не назвал своего имени. В какой из домов нам стоит отвести тебя. Куда в эту ночь войдет радостная весть.
— Знайте же, мое имя Аль Мамун и я не кто иной, как сын Шамс ад-Дина Мухаммада — султана города Ахдада!
При этих словах Пайам упал на колени и протянул руки, благодаря бога.
— Нет бога, кроме Аллаха и Мухаммад — прок его! Будь благословенная эта ночь среди тысячи ночей, а наш правитель среди тысячи правителей. Аллах уберег меня от участи убийцы сына правителя и наградил спасением его! Поспешим, поспешим же во дворец!
29
И еще раз ахдадская ночь
Черная чешуя шелестела по песку.
И звук этот далеко разносился тихими, ночными улочками Ахдада.
Шум ветра.
Шелест чешуи.
И…
— Спите покойно, жителя Ахдада! В Ахдаде все спокойно!
Абу-ль-Хасан каждый раз вздрагивал при крике Муфиза, и Джавад вздрагивал, стражники — те дрожали не переставая.
Кто не вздрагивал, так это — змея, спокойно волочащая длинное тело извилистой вязью улиц. Или правы некоторые мудрецы, утверждающие, что змеи не имеют слуха.
Когда не дрожал, визиря Абу-ль-Хасана занимали мысли. О-о-о, скакуна мыслей, когда он понес, не укротить и самому опытному наезднику. А у Абу-ль-Хасана понес, да и как не понести, когда из дворца, самого дворца выползает змея! И не просто змея, а настоящая царица змей! В состоянии ли эдакая гадина слопать, скажем… человека… мальчика… сына… копья, копья у ворот неотвратимой карой Аллаха преследовали Абу-ль-Хасана. Дорога мыслей, имея разное начало, неизменно сворачивала к ним.
— Спите покойно, жителя Ахдада! В Ахдаде все спокойно!
Тьфу ты, Иблис тебя забери! Как, во имя Аллаха, можно спать, да еще спокойно, когда так орут всю ночь. Муфизу бы не ночным сторожем, а муэдзином служить, только глаза выколоть, чтоб с высоты минарета не мог заглядывать во внутренние дворики жилищ и видеть нечестивые, но такие милые личики чужих жен.
— Спите покойно, жителя Ахдада! В Ахдаде все спокойно!
А вслед за криком — шелест, на этот раз совсем рядом, Абу-ль-Хасан научился не вздрагивать при нем — это Джавад в который раз прятал верный шамшер в чуть менее верные ножны. Пройдет время, и при следующем крике, евнух вновь обнажит его. Оружие и игрушку — замена тех, что лишился в детстве.
Каждый показывал волнение по-своему.
А змея ползла, ползла, пока… ворота одного из домов, богатого дома, с высоким забором, с садом, были полураспахнуты. Черная щель створок втянула в себя гибкое тело.
— Пришли, — выдохнул Джавад и обнажил шамшер.
30
Повар и султан
— Мой сын, ах, мой сын, хвала Аллаху, ты вернулся! Пощекочи меня, чтобы я убедился, что это не сон, и что передо мной мой мальчик, мой Аль Мамун! Клянусь Аллахом, каждый день без тебя, был подобен тысяче дней и тянулся, словно изголодавшийся мул. Как сказал поэт:
Слезы выступили на глазах великого султана, великого города Ахдада. И он омыл этими слезами лицо сына, затем поднялся и, пренебрегая разностью в значимости и положении, обнял спасителя наследника — повара Пайама. Затем произнес такие стихи:
Затем усадил сына по левую руку, а повара по правую, кликнул слуг и прислужников и велел, чтобы принесли лучших кушаний и старого замечательного вина. Затем снял халат со своего плеча и надел его на Пайама.
— Отныне ты всегда желанный гость в моем доме и друг султана, а дружба Шамс ад-Дина Мухаммада многое значит, и можешь просить все, что захочешь. И, клянусь Аллахом, в тот же миг, я это тебе дам, пусть будет это самая ценная вещь из моей сокровищницы, или невольница из гарема, и даже после этого моя расплата требе не будет полной!
Обрадованный повар открыл было рот, намереваясь испросить, ибо благодарность, в отличие от гнева сильных мира сего, скоротечна и не оставляет и следа на песке памяти, как султан перебил его, обращаясь к сыну: