Привычную к подобному туфлю привычно сжимали привычные к подобному руки визиря славного города Ахдада Абу-ль-Хасана.
— Говори!
Шамс ад-Дин осторожно придвинул скамью — резную скамью, оббитую нежнейшим китайским шелком — и осторожно опустился на нее. Когда Абу-ль-Хасан облюбовывал туфлю о том, чтобы вырваться не могло быть и речи.
— О повелитель правоверных, о узел чалмы Пророка, о светоч мира…
— Сколько? — Шамс ад-Дин желал, чтобы голос гремел, поднимался высокими стенами дворца, отражался от изукрашенного лепкой потолка и опускался на склоненную голову визиря. Вместо ожидаемого, получился вопрос, усталый вопрос усталого человека.
— Восемь, — ответил Абу-ль-Хасан, — это те, о ком нам известно, о светоч мира. Есть еще квартал нищих, пусть и — стараниями славного султана — не такой большой и населенный, как квартал купцов, или иные кварталы славного Ахдада. О том, что там творится — одному Аллаху ведомо.
«А Абу-ль-Хасан постарел, — неожиданная мысль посетила славную голову Шамс ад-Дина. Раздутый живот мешает опускаться на колени. Трясущиеся ноги — мешают подниматься. Да и руки, некогда проворные руки далеко не с первого раза ловят привычную туфлю».
— Как смеешь ты, несчастный, являться ко мне с дурными вестями! Завтра… нет, сегодня же велю повесить тебя и сорок твоих родственников на воротах моего дворца. Пусть люди, славные жители славного города Ахдада придут посмотреть на славную казнь Абу-ль-Хасана из рода Аминов. Того, кто разочаровал своего господина и не смог уберечь их от напасти, поразившей любимый город!
Абу-ль-Хасан вздохнул.
Вздохнул и Шамс ад-Дин.
Если бы помогло — он бы повесил. Малая цена за спокойствие в городе.
Причиной скверного расположения духа славного султана, славного города Ахдада была болезнь. Слава Аллаху — не болезнь самого султана, или кого-либо из близких, хотя — на все воля Аллаха.
Хворали жители Ахдада. Богатые — бедные, ремесленники — чиновники, мусульмане — неверные. Болели давно — скоро месяц будет, как первый несчастный свалился в лихорадке. Лихорадка продолжалась три дня и три ночи. Ни старания лекарей, ни молитвы родственников не облегчали состояния больного. На четвертое утро он… исчезал. Больной. Оставляя лишь пропитанные потом одежды. Ни дежурившие у ложа родственники, ни стражники, которых позже начал приставлять Шамс ад-Дин не помогали делу, как и не проливали свет на поистине небывалое действо. Больной исчезал, а на утро ни те, ни другие не могли рассказать, что случилось ночью. Шамс ад-Дин даже казнил пару человек — помогло слабо. Колдовство, не иначе колдовство творилось под небом Ахдада. О Аллах, на все воля твоя, но зачем ты желаешь такое! Плач, стон и проклятия ширились небом Ахдада. Плакали родственники пропавших. Если больные живы — где они? Почему не подадут весть? Если мертвы — где тело? Тело, которое необходимо похоронить, соблюдая обряды и церемонии.
Страх, страх овладевал сердцами и умами живых. Пока живых, ибо на все воля Аллаха, и неизвестно на кого падет выбор в следующую ночь.
— Даю тебе срок до конца месяца, славного лунного месяца раджаба. Если в первый день шаабана ты не предоставишь мне средство лечения болезни, клянусь всем, что свято, Абу-ль-Хасан, я повешу тебя, тебя и твоих близких. Народ должен видеть — султан помнит и заботится о них.
2
Начало рассказа второго узника
Дело случилось в окрестностях города Ахдада, в котором правит славный делами предков и своими собственными славный султан Шамс ад-Дин Мухаммад.
Случилось в один из дней, что Халифа-рыбак по своему обыкновению пришел на берег реки и кинул в реку сеть, и потянул, и сеть поднялась пустая. И тогда он забросил ее во второй раз, и она опять поднялась пустая. И Халифа сказал про себя: «В этом месте нет рыбы!» И перешел на другое место и закинул там сеть, и она поднялась пустая, и тогда он перешел в другое место и переходил с утра до обеда, но не поймал даже маленькой рыбешки.
«Чудеса! — воскликнул он. — Рыба что ли в реке вышла, или этому другая причина?»
Надо сказать, неподалеку от города находился пруд — странный пруд — злые языки чесали, а добрые цокали им вслед, в каждую четырнадцатую ночь месяца на том пруду собираются дэвы и ифриты, и гули, и устраивают пляски и ловлю рыбы — вот почему никто из рыбаков не промышлял в том пруду. И назывался он — Пруд Дэвов.
«Пойду к Пруду Дэвов, — решил Халифа-рыбак, — до четырнадцатой ночи еще далеко, может быть там удача будет на моей стороне».