И потом я прошёл немного, не находя дороги, и спустился вниз во дворец. И я полз до тех пор, пока не достиг дверей комнаты, и вошёл туда и запер её и лёг, больной, и не ел и не пил, погруженный в море размышлений.
33
Продолжение рассказа шестого узника
— А дети, благословенные дети — Бахия, она так похожа на тебя в молодости. Помнишь тот день, когда мы встретились. Это было у лавки еврея Ицхака. Шелковая хабара обвивала твой стройный стан, подобно вьюнку, ползущему по дереву. Подул ветер — о, благословен будь тот ветер — и краешек материи, закрывающей лицо, поднялся, и в то же мгновение разум покинул меня, и покой оставил мое сердце, и мысли всякий раз возвращались к тому, что я увидел под платком. И я захотел стать этим вьюнком…
— Аджиб, он точно, как ты в молодости, такой же стройный, горячий и…
— У Аджиба твои глаза! — настоял на своем мужчина.
— Хорошо, у Аджиба мои глаза, — покорно согласилась женщина, — но во всем остальном — он слепок своего отца. И такой же глупый. Если бы тогда, у лавки Ицхака я ждала ветра, то до сих пор бы ходила необъезженной кобылицей. Едва завидев тебя, муж мой, я поняла — вот идет моя судьба. Это я, а не ветер отодвинула края материи, закрывающей лицо, чтобы ты мог оценить товар. А потом еще шла по улице, собрав спереди материю, так, чтобы платье обтягивало, ну словом, твои взгляды я чувствовала, словно мы стояли лицом к лицу.
— Так ты!..
— Конечно.
— А я!..
— Да.
— О, жена моя, я люблю тебя, и пусть все тяготы мира обрушатся на мою голову, пусть все сплетники Ахдада станут шептать мне в уши, это чувство не изменится, как неизменна вера в Аллаха, того, кто создал небо и землю, и людей, и дал нам души, чтобы пользовались ими до назначенного срока.
— Я тоже люблю тебя, муж мой.
Ожидающие своей очереди к кади вздохнули с облегчением. И даже кади пробормотал что-то, в чем можно было расслышать: «Аллах», «благодарю» и «дай терпения».
Едва ли не громче прочих вздохнул Абд-ас-Самад, которого внимательные слушатели должны помнить, как магрибинца, ибо следующим делом кади должен разобрать его, а значит скоро он получит свой кошель обратно и отправиться, да что там — побежит, понесется необъезженным скакуном на Пруд Дэвов, где заждался его и своих динаров упрямец Халифа.
Внимательный медник распрямил спину и шагнул к кади, ибо настал его час. Язык облизал губы, приготовившись в который раз за сегодняшний день повторить историю. Медник открыл рот, язык уперся в небо, и… раздался крик. Крик доносился сверху, с самого высокого минарета Ахдада, и издал его отнюдь не медник. Кричал Манаф — слепой муэдзин Ахдада. А кричал он, ибо тень от предмета ровно в два раза превысила его длину, и пришло время асра — предвечерней молитвы.
Кади поднялся со своего места.
— На сегодня рассмотрение дел закончено. Приходите завтра.
Взвыл обиженный медник.
Взвыл Абд-ас-Самад, и дернулся так, что на время потерявшие бдительность стражи выпустили его. Не дожидаясь возвращения бдительности, Абд-ас-Самад кинулся вверх по улице, к лавке брата.
Не вдаваясь в подробности, он получил у него еще один кошель с тремя тысячами динаров. Необъезженным жеребцом он помчался к Пруду Дэвов. Когда достиг его — длинные лунные тени опутали крутые берега. У пруда, кроме теней, никого не было.
34
Продолжение рассказа четвертого узника
Итак, благодаря седлам, вашим покорным слугой было занято высокое положение у царя и его приближенных, а также знатных людей царства.
Прошло с того события некоторое время, и вот в один из прекрасных своей ясностью дней, сидя в покоях у правителя и ведя с ним беседу, речь наша, а точнее — правителя коснулась следующего вопроса:
— Знай, о друг мой, что ты стал у нас почитаемым и уважаемым жителем города, и — без преувеличения — стал одним из нас. Наше величество не может с тобой расстаться и не в состоянии перенести твоего ухода из нашего города. Я желаю от тебя одной вещи, в которой ты меня послушаешь и не отвергнешь моих слов.