— Вор, и судя по всему — из умелых, раз ему удалось добраться до самого сердца дворца.
— Но не очень умелый, раз его поймали.
— На все воля Аллаха! Скорее — не очень везучий. Пожелай он забраться в сокровищницу любого другого султана, и полное риска предприятие увенчалось бы успехом. Бедняга пролежал недвижим несколько дней, чем уже начал нести заслуженное наказание.
— Что с ним стало, о повелитель?
— Отправил на галеры.
Они, наконец, оказались в центре сокровищницы, и Шамс ад-Дин отпустил руку визиря.
Абу-ль-Хасан осмотрелся. Не часто, ой не часто за многолетнюю службу выпадала ему честь оказываться здесь: китайская парча, венецианский бархат и фламандский батист соседствовали с индийскими мечами и арраскими шпалерами. А вон и сбруя с седлом, инкрустированные слоновой костью, по белому полю которой, как миндаль в молоке, плавали разновеликие драгоценные камни — подарок халифа Дамаска.
Шамс ад-Дин направился к столику эбенового дерева с резными ножками, что скучал у пузатого сундука с оббитыми зеленой медью боками. На столике стояло блюдо, на блюде покоилась голова. Глаза были закрыты.
«Не померла бы,» — испуганно подумал Абу-ль-Хасан.
— Эй ты, как тебя там, — Шамс ад-Дин легонько пнул столик, блюдо слегка съехало, голова закачалась.
«Точно померла! Нет бога, кроме Аллаха и Махаммед — посланник его!»
Пергаментные веки поднялись. Глаза, полные тоски глаза того, кто некогда звался врачом Дубаном, посмотрели на султана.
— А-а-а, это ты.
— Глупая голова, ай глупая голова, — затопал ногами Шамс ад-Дин Мухаммад, — гибнут жители Ахдада, гибнут правоверные. Души, бессмертные души — собственность Аллаха, которым положено вкушать вечный покой в зеленых садах солнечного Джанната, отправляются неизвестно куда, а ты спишь! Глупая, ай глупая голова!
— Ты пришел ко мне узнать средство от болезни?
— Клянусь памятью предков, а особенно моего отца — светлейшего Нур ад-Дина, который только из природной мягкости любил и привечал тебя — это так. И если ты сейчас же не назовешь мне способ изгнать болезнь из Ахдада, клянусь Аллахом, я прикажу…
— Что? Отрубить мне голову? — то, что осталось от врача Дубана начало смеяться. — А, может быть, повесить?
Визирю Абу-ль-Хасану сделалось страшно. Хорошо шутить с сильными мира сего, когда тебе нечего терять. А если, кроме головы, Аллах дал тебе еще и тело. Милое уму, несколько тучное тело, да поясница побаливает, но за столько лет привык.
— Я… да ты… — лицо султана Ахдада налилось дурной кровью, затем пошло пятнами, тоже дурными. — Я велю тебя стянуть с твоего блюда, а затем изжарить на медленном огне, посмотрим, как тогда ты посмеешься!
— Жарь. Я живу в таком положении уже много лет. Чуть меньшее количество лет, я пребываю в этой сокровищнице. Когда был жив твой отец — достопочтенный султан Нур ад-Дин, которого никто, даже в бреду не назвал бы мягким — еще ничего, а сейчас… я устал жить. Убивай, жарь и покончим с глупыми разговорами.
Шамс ад-Дин Мухаммад взглянул на визиря. У Абу-ль-Хасана тут же высохла слюна, и он чуть не облился от страха. Вот уж кого светлейший прикажет поджаривать на медленном огне, да и при наличии шеи повесить не составит особого труда.
— Достопочтенный Дубан, о шахиншах лекарей и шейх ученых, не сыщется ли в сундуке мудрости, коим — Аллах тому свидетель — является твоя бесценная голова, среди прочих м-м-м, э-э-э, мудростей средства от болезни, доставляющей столько неприятностей славным жителям, э-э-э славного Ахдада, — запинаясь, вопросил Абу-ль-Хасан.
— Не сыщется, — ответил Дубан, часто моргая.
Абу-ль-Хасан почувствовал, как душа его подошла к носу, готовая вот-вот вылететь из него.
— Ай, глупая голова, от тебя никакого толку! — Шамс ад-Дин вновь затопал ногами. — Ай, глупый визирь, от тебя толку еще меньше…
— Однако в сундуке мудрости имеется средство от сна. Семена одного дерева страны Аль-Хабаш, их следует высушить, затем обжарить без масла и пряностей, затем измельчить, после залить горячей водой и выпить этого настоя не меньше трех чашек. Посадите человека, рядом с постелью больного, и он своими глазами увидит, куда исчезают несчастные.
— Узнай, кто в городе заболел в последнее время, — Шамс ад-Дин прекратил топать ногами, и даже обычная бледность вернулась на щеки повелителя правоверных (а султан в своем городе — повелитель правоверных). — И достань мне этих семян! Сегодня же, к вечеру!
— О, светоч мира, да где ж я…
Голова вздохнула.