В прошлом году Скэриэл познакомился с творчеством Рембо и просто достал меня им. Он выучил по меньшей мере десять его произведений и цитировал их по поводу и без. Я не мог понять, делает он это, чтобы продемонстрировать свою эрудицию или, может, позлить меня, или нагнать драматизма, особенно когда мне доставалось от брата или отца. Порой все три варианта идеально подходили под ситуацию. Может быть, проникновенными строчками Рембо Скэриэл хотел разрядить обстановку, но делал он в итоге в точности наоборот.
Один раз я был так раздражён после ссоры с братом, когда Лоу додумался опять процитировать что-то в духе: «Встревожим вихрь разгневанных огней, И мы, и наши названные братья!» — что я со всей силы запустил в него попавшейся под руку книгой. Он не успел увернуться, и тяжёлый корешок ударил его по скуле. Потом три дня он при виде меня ходил побитой собакой, и мне было очень тошно и совестно от своего поступка. Но в тот самый момент, когда его скула опухла (а затем налилась синевой), Скэриэл умудрился обернуть произошедшее в шутку: «Страйк, Хитклиф! Какой бросок!»
Когда мы познакомились с Лоу, он мало в чём разбирался, у него были смутные представления о поэзии серебряного века (о поэзии вообще), он только краем уха слышал о сюжетах классических книг, почти не интересовался историей и никогда не был в театре. Я дал ему почитать «Убить пересмешника», затем «Повелитель мух», и Скэр плотно подсел на литературу. Он выглядел как жаждущий в пустыне, который дорвался до оазиса. Лоу приходил ко мне почти каждый день, чтобы читать, иногда я давал ему книги домой, дарил новые издания и в итоге предложил записаться в мою библиотеку при лицее, но Скэриэл отказался от моего предложения. Большую часть книг он читал онлайн и прибегал ко мне, чтобы обсудить. Но, в отличие от него, я не был на домашнем обучении, мне задавали много домашней работы, и было не до обмена впечатлениями. Лоу был всеядным в плане жанров. Он прочитал все детские книги Габриэллы, такие как «Питер Пэн», «Алиса в стране чудес», «Волшебник из страны Оз». Ему доставил большое удовольствие сборник мифов Древней Греции. Из моей домашней библиотеки он прочитал всё, что имелось, и мне пришлось в срочном порядке обновлять книжные полки, чтобы ему было чем поживиться у меня, пока я сидел с заданием по математике или химии. На четырнадцатилетие я подарил ему одно из первых изданий «Коллекционера» Джона Фаулза. Скэриэл пришел в такой неописуемый восторг (словно я вернул к жизни самого писателя), что сгрёб меня в объятия и чмокнул в щёку.
В отличие от меня, Скэриэл идеализировал исторических личностей, писателей, поэтов, политических деятелей и учёных. Около полугода он не мог говорить ни о ком, кроме Александра Македонского. Бывало, он приходил ко мне с утра, усаживался на кровать, включал очередную лекцию о полководце и пропадал так на весь день. Я занимался своими делами, мог даже оставить его в комнате и уйти на пару часов и больше. Он всегда сидел тихо, полностью растворившись в информации, которую получал, что я даже забывал о его присутствии и вздрагивал, когда он напоминал о себе.
— Готи, ты знал, что Александра упомянули в Коране? Его там зовут Искандаром. И он является «наби» — это люди, избранные Богом.
Или:
— Оказывается, Александра не отравили, он не подхватил никакой индийской болезни, а умер от панкреонекроза. А вот Гефестион скончался от брюшного тифа. Но я всё равно считаю, что Гефестиона могли отравить. У него было слишком много врагов.
Скэриэл две недели упрашивал меня одеться на Хэллоуин Александром Македонским, он сам планировал быть верным другом Гефестионом (его Скэр уважал так же сильно, как и македонского царя).
— Нам не обязательно заходить к другим домой за сладостями, давай просто прогуляемся в таком виде по улицам. — Лоу ходил за мной по пятам. — Ты вылитый Александр в молодости! Цвет волос, телосложение. Знаешь, что успел сделать Александр в тринадцать лет? Он уже мог принимать иностранных послов, и он укротил Буцефала. Ты помнишь про Буцефала?
— Я знаю историю, Скэр, но папа меня убьёт, если узнает, что мы с тобой расхаживаем в образах Александра и Гефестиона. А Гедеон ему в этом поможет. Мой папа тоже в курсе истории, и ему точно не понравится, что мы оденемся как исторические любовники. И ему будет всё равно, захватывал там Александр Персию или Индию, как далеко он со своими походами продвинулся в Азии и сколько у него было жён.
Скэриэл унялся, когда я пообещал ему, что когда-нибудь в будущем мы устроим вечер в стиле Древней Македонии, будем пить вино, есть мясо и обсуждать походы Александра Великого.
Мы много читали, яростно спорили и быстро мирились. Скэриэл любил Оскара Уайльда, а я его считал переоцененным. Из бит-поколения он выделял только Люсьена Карра («Как ты не понимаешь, он их всех собрал, объединил!»), когда я утверждал, что основная заслуга в становлении творческой революции принадлежат Керуаку, Берроузу и Гинзбергу. Мы могли до утра разводить демагогию по поводу творчества Сэлинджера (ему нравился Холден из «Над пропастью во ржи», а я терпеть не мог этого героя), но в итоге прийти к общему выводу, что Джером Сэлинджер был крутым мужиком, ведь он пережил высадку в Нормандии.
Если говорить об искусстве, то тут наши взгляды тоже различались. Я обожал Винсента Ван Гога и Клода Моне, Скэриэл считал, что нет никого гениальнее Рембрандта и Питера Пауля Рубенса. Мне нравились пейзажи и натюрморты, ему портреты, исторические и анималистические жанры. Мои вкусы не менялись годами, в то время как Скэриэл прыгал с одной картины на другую, если его, например, спросить о любимых творениях Рубенса. Сегодня он без ума от «Изгнания из рая», завтра — «Падения мятежных ангелов», а потом он доказывает, что все картины Рубенса с Иисусом — это единственное, на что он готов смотреть вечно.
С поэзией дела обстояли получше. В последнее время это был Артюр Рембо (я в целом хорошо относился к его творчеству, но он не нравился мне как личность), а до него Скэриэл подсел на Уолта Уитмена (в этом была моя вина). Днём и ночью он выкрикивал любимые строчки.
«О, капитан! Мой капитан! Рейс трудный завершён,
Все бури выдержал корабль, увенчан славой он».
Он так часто декламировал это стихотворение, что я тоже его выучил. Уитмена я уважал, но слушать его круглосуточно было тем ещё испытанием на прочность.
Когда я спускался к Скэру, то остановился на секунду (уверяю, это было не специально, я не собирался подслушивать), оказался вне поля его зрения, и так уж получилось, что застал Лоу разгневанным. Он стоял ко мне спиной, но весь его вид говорил о том, что он готов разнести кухню, если не полдома.
Скэриэл практически шипел в трубку:
— Повторяю ещё раз, Ноэль должен переехать из этого дома. Даю тебе неделю. — Скэр замолчал, выслушивая ответ на другом конце линии, но быстро прервал собеседника. — Да мне плевать. Неделя! Не больше.
Он отшвырнул несчастный смартфон в сторону. Я замер. Мне не хотелось попасться под горячую руку.
Ноэль. Я никогда прежде не слышал этого имени. С кем разговаривал Скэриэл? Я так привык к нашим совместным посиделкам в моём доме, постоянному общению по переписке, что у меня начисто вылетело из головы, что, помимо меня, у Лоу тоже могут быть друзья.
— Долго ты там будешь стоять? — Скэриэл повернулся в мою сторону. Его голос звучал спокойно. Он снова взял себя в руки. Или умело скрывал раздражение.
— Я только что подошёл… — Как пойманный на месте преступления, я спустился на кухню.
— Чушь, — безобидно хмыкнул Скэр. — Твоё дартвайдеровское дыхание тебя выдало.
Увидев меня, он громко рассмеялся. Я осмотрел себя и только сейчас понял, что на футболке (прекрасный вкус, спасибо, Лоу) красовался мультяшный единорог.