— Готов? — Оскар поставил недопитый кофе на журнальный столик и поднялся. Они с Гедеоном были на пятом курсе Академии, оба высокие, но Оскар крупнее брата. Он был похож на огромного гризли, сумевшего натянуть на себя рубашку.
Мне хотелось выть, как только я представлял себе, что придётся потратить вечер на Оскара. Одно дело проводить время вместе с ним, с Гедеоном, и ещё десятком приглашённых людей: я мог ответить на пару вопросов Оскара и с чувством выполненного долга отойти от гостей, постоять в сторонке, снова вернуться через полчаса, изобразить коммуникабельного подростка, поддержать короткую светскую беседу: «Готье, как вам лицей?», «Эм… Замечательное место», «Когда мы в последний раз виделись, Готье, вы были таким малышом, а теперь каким вы выросли красавцем!», «Спасибо, тётушка, вы тоже… хм… хорошо выглядите», — и снова отойти, чтобы перевести дух. Но теперь так не получится. Никто не будет развлекать Оскара, пока я буду приводить своего внутреннего интроверта в чувства.
Оскар сам вёл машину, и я очень обрадовался этому факту. Ему нужно было сконцентрироваться на дороге, поэтому он тоже молчал и, кажется, выглядел уже не таким уверенным, как полчаса назад. Я сидел рядом на пассажирском сидении, и это было в новинку для меня. Обычно моё место всегда было сзади, Кевин никогда не предлагал сесть впереди, да и я даже не думал о таком. Гедеон меня никуда не возил (возможно, это и к счастью, сколько мы с ним смогли избежать потенциальных автокатастроф), да и с отцом я ездил на своём привычном месте.
Мне хотелось включить радио, чтобы прервать наше молчание, но я стеснялся заговорить первым. Ещё мне очень хотелось приоткрыть окно, в салоне было душно, но я не знал, как это сделать (может быть, маленькая кнопка сбоку могла мне в этом помочь, но я не хотел облажаться и сделать лишнее телодвижение), и уместно ли будет это сделать без разрешения. К своим четырнадцати годам я вдруг понял, что ничего не знаю о культуре езды на переднем сидении (если такая вообще существует). А может быть я просто себя накручивал, жалуясь на пустяковые причины, потому что не хотел находиться в компании Оскара Вотермила.
Оскар и так считал меня ребёнком, и меньше всего мне хотелось, чтобы он окончательно пришел к выводу, что я не видел ничего дальше своего дома и лицея (или музея). Потому что это была чистая правда. Я практически никуда не выезжал, ничем интересным не занимался, а мои хобби можно было пересчитать по пальцам: стараться не попадаться на глаза брату, тянуть с выполнением домашнего задания и молчать. О, в молчании я был силён. Можно сказать, что я мог получить красный пояс в этой дисциплине.
В доме я мог без стеснения общаться только с Габи. В тоскливые времена, когда я очень скучал по маме, то приходил в комнату к сестре, усаживался на её кровати и выслушивал целый ворох детских проблем Габриэллы. От её болтовни меня всегда тянуло в сон, как будто я накачивался перед входом парой таблеток снотворного.
— Анна сказала, что на свой день рождения пригласит всех девочек из нашей балетной группы. Я не хочу этого. Там будет Кристин, я с ней не дружу. И она противная. Всегда показывает мне язык, когда мадам Ли не видит. — Габи переодевала своих кукол и расставляла их в только ей одной понятном порядке.
— Так покажи ей в ответ. — Я часто слушал её вполуха.
— А я показала, и меня увидела мадам Ли. — Габи подошла ближе и перешла на шёпот. — Она выгнала меня из класса и сказала, что хорошие девочки так себя не ведут. Но не я первая начала! Я чуть не расплакалась тогда.
Габи шмыгнула носом. Ещё чуть-чуть и она действительно бы разревелась в подтверждение своих слов.
— И почему не разревелась? — Я сонно зевнул и улёгся на её кровать, попутно стаскивая обувь.
— Потому что не хочу, чтобы Кристин видела, что я плачу. Я с ней не дружу. Когда её нет, Анна и Мариса со мной всё время болтают, но стоит Кристин прийти, и они сразу идут к ней. — Она вернулась к своим куклам, словно не планировала сейчас разразиться водопадом при воспоминании о том дне.
— Почему? — почти засыпал я, но всё же пытался поддержать беседу.
— Потому что она обещает им первые места на детские постановки. Её мама главная в детском театре. И знаешь что?
— М?
— Ноги моей не будет в театре её мамы. И ты тоже не ходи.
— Куда? — становилось сложнее следить за нитью разговора.
— На постановки её мамы. В детский театр. Я ещё Гедеона попрошу, чтобы он не покупал у неё билеты. — Габи произнесла это с такой хитрой ухмылочкой, как будто по меньшей мере задумала повторно устроить французскую революцию.
— А ты пообещай Анне и Марисе, ну, я даже не знаю, открыть выгодные вклады в банке отца с высокой процентной ставкой….
— Что?
Оскар тронул меня за плечо и позвал ещё раз.
— Ты заснул? — Он рассмеялся и продолжил. — Не думал, что я такой скучный.
Мы всё ещё ехали. Сколько мы были в пути? Он вёз меня в ресторан на другой материк? Этой дороге вообще будет конец? Когда я проверил часы, то понял, что отключился на добрых пятнадцать минут.
— Прости. Я просто очень устал за неделю.
— Неудивительно, я помню, как учился в лицее и практически не спал.
Я чуть не рассмеялся ему в лицо. Если Оскар и не спал во время учёбы в лицее, то только потому, что ночи напролёт ходил по вечеринкам и напивался до беспамятства. Я помню тот большой скандал, когда им было по шестнадцать лет, и Оскар будучи пьяным приехал в наш дом посреди ночи (надеюсь, Скэриэл никогда не додумается до такого) и горланил имя Гедеона. Как оказалось, с увеличением спирта в крови Оскар потерял последние крупицы разума: он встал (скорее, шатался) не с той стороны дома и десять минут вопил в мои окна что-то про то, что Гедеон не прав, и он должен дать Оскару возможность объясниться.
Узнав об этом, Мистер Вотермил прислал своих людей забрать невменяемого сына и потом долго извинялся за него перед отцом.
— Уилл, я правда не знаю, что на него нашло. Никогда он так себя не вёл. Да, бывало пил, брал бутылочку другую из моих запасов, но подростки все такие, дай им только добраться до запретного.
— Забудь, это уже в прошлом. Наши сыновья снова помирятся и будут дружить как раньше.
Вот только всё вышло наоборот. Гедеон не только не простил пьяную выходку Оскара, но и окончательно перестал с ним общаться. И каждое мероприятие, где собирались друзья нашей семьи, превращалось для Гедеона в одну сплошную пытку. Он не показывал своего отношения в открытую, но я видел, как ему нелегко поддерживать беседу с Бернардом Доном (младше Гедеона на год; самоуверенный, самый болтливый среди нас), Леоном Кагером (мой ровесник; единственный из знакомых, от которого я не ждал подвоха; иногда мы с Леоном, бывало, стояли и вместе смеялись над шутками Бернарда) и близнецами Брум, Оливером и Оливией (младшие в нашей компании, но перепрыгнули через один класс лицея, и теперь мы с ними в одном выпускном классе; практически ни с кем не контактируют и постоянно держатся вместе).
Оскар стал разгильдяем к третьему курсу Академии Святых и Великих: учился плохо, прогуливал и пил не просыхая. Мистер Вотермил нанял целый штаб людей, которые занимались тем, что искали и забирали Оскара с вечеринок: от масштабных и дорогих, устроенных чистокровными, до маленьких сборищ низших на запретных землях.
В перерывах между подростковыми запоями Оскар выглядел вполне успешным представителем чистокровной семьи. Он много общался на банкетах и мероприятиях, был очень дружелюбным и не оставлял попыток заговорить с Гедеоном.
— Это один из моих любимых ресторанов, — проговорил Оскар, когда мы уселись за дальний столик. Это был рыбный ресторан; мы проехали весь город и очутились у причала. Вид из окна был потрясающий. Я бы хотел сесть поближе к окнам, но все столики уже были заняты. Мы ушли далеко в зал, в такое тёмное место, где можно было с успехом подвернуть ногу, упасть на пол, и тебя бы не заметили. Подошедший официант спросил, нужно ли зажечь свечи (всё это выглядело так, будто Оскар собирался сделать серьёзный шаг в наших отношениях; мне захотелось сию же минуту встать и выбежать из ресторана), но, слава богу, Оскар просто попросил сделать поярче свет в настенных светильниках. Я впервые был здесь и не был уверен в выборе блюд, поэтому за меня это сделал Оскар.