Он пытался прятать флаконы с опиумной настойкой. Стал вести бухгалтерские книги Одалиски, кропотливо учитывая каждый поход в аптеку, к врачу, акушерке. Он ни разу не замечал, чтобы губ Йозефа коснулась хоть капля опиума, но белокурый мальчик становился все более туманным и далеким, произносил загадочные и витиеватые фразы, не договаривал мысли до конца, и его речь походила на лабиринт, mise en abyme[10].
Поначалу Франсуа думал, что причиной недопонимания является его плохое владение немецким. Девочки Одалиски часто говорили о высоком, элегантном незнакомце, который навещал их в этом пронизанном опиумом оцепенении.
– Что за высокий, элегантный незнакомец? – спрашивал их Франсуа.
«Мрак и опасность, страх и ярость, – обычно отвечали они. – Он скачет верхом, с гончими псами, но берегись! Кто посмотрит в его глаза – сойдет с ума».
Франсуа решил, что это лишь причудливые высказывания людей, погрязших в опиумных мечтаниях, пока вдруг однажды не увидел Йозефа, стоящего над телом самой юной девушки, Антуанетты. Она была найдена мертвой в своей комнате – с посиневшими губами и серебристой полосой на горле.
«Высокий элегантный незнакомец! – кричали остальные. – Незнакомец снова нанес удар!»
Но Антуанетта не любила опиум. Не мечтала, как все, погрузиться в бесконечный сон, не мечтала выпить еще чуть-чуть, еще один глоток, чтобы забыться еще один раз.
– Кто этот незнакомец? – спросил Франсуа у Мартины, лучшей подруги Антуанетты в этом доме. – Как он выглядит?
– Он похож на меня, – мечтательно произнес Йозеф. – Я смотрюсь в зеркало, и высокий элегантный незнакомец – это я.
Тогда Франсуа понял, что его возлюбленный ушел в те края, куда он за ним последовать не может, и вспомнил об обещании, данном сестре Йозефа в другое время, в другой жизни.
«Позаботься о нем».
«Обещаю».
И он о нем позаботится.
Позднее той же ночью он украл бумагу, чернила и распечатку сюиты Йозефа под названием «Эрлькёниг» с исправлениями и пометками, сделанными неповторимым, неумелым почерком светловолосого юноши.
– Мне очень жаль, mon coeur[11], – прошептал Франсуа. – Je suis désolé[12].
Медленно и осторожно он вырезал из нее буквы и составил из них мольбу о помощи.
«Маэстро Антониус умер. Я в Вене. Приезжай скорее».
Франсуа надеялся, что любящая сестра Йозефа скоро приедет.
Одному ему с этим не справиться.
Безумные, дикие, верные
Соли больше не было.
Пища стала пресной, и постояльцы жаловались, но у нас не было ни времени, ни средств, ни льгот, чтобы восполнить уничтоженные Констанцей запасы. Мы все еще чудом выкручивались и справлялись, но когда Кете потихоньку призналась мне, что соли не хватит даже на выпечку, я поняла, что положение стало безвыходным.
– Что же делать? – прошептала моя сестра, когда мы спустились в подвал за продуктами. У нас оставалось достаточно муки, корнеплодов и мяса, чтобы продержаться еще несколько недель, но больше ничего не было. После смерти отца городские мясники, булочники и пивовары не горели желанием предоставлять его жене и дочерям такой же кредит и требовали выплаты на руки.
– Не знаю. – Я потерла виски, надеясь облегчить зарождающуюся головную боль. Я плохо спала, меня мучили сны, которых при пробуждении я не помнила. Образы таяли, как снежинки, стоило мне открыть глаза, но тревога сотрясала меня горьким ознобом еще долго после того, как я вставала с постели. – Ты уверена, что денег больше нет?
Кете посмотрела на меня выразительно и сердито. Я не хуже ее знала, что наши денежные сундуки уже давно пылятся без дела. Гостиница пыталась удержать выручку, как решето воду.
– Может, попросим соли взаймы у Ганса, – предложила я.
Лицо Кете ожесточилось. С тех пор как моя сестра разорвала помолвку, с бывшим другом нашей семьи мы почти не виделись. Он уже успел жениться на дальней кузине из Мюнхена, и будущей осенью они ожидали рождения первенца. Нет, мы не могли попросить у Ганса. Больше не могли.
– А как насчет… церковного прихода? – медленно произнесла Кете. – Наверняка кто-нибудь из церкви нам поможет.
10
Mise en abyme (букв. «помещение в бездну»