Флинны были бедны, очень бедны, жили они в двух комнатках на верхнем этаже дома, принадлежавшего сапожнику, человеку тоже весьма небогатому; ежевечерне стучал он молотком, подбивая подметки, и этот стук создавал постоянные поводы для неудовольствия Джонни. Вообще-то говоря, сапожник ему даже нравился, это был добряк лет под пятьдесят, очень высокого роста и толстый; куда менее симпатична Джонни была сапожникова жена, такая же огромная и толстая, однако начисто лишенная добрых чувств не только к мужу, но и ко всем остальным, за исключением самого Джонни. Не нравились ему также и другие квартиранты, их было несколько, и для всех них богатство находилось далеко за пределами досягаемости. Апартаменты Флиннов давали возможность выделить спальню для миссис Флинн и Помоны — комнату, куда Джонни вторгался очень редко и всегда с ощущением того, что место это священно, ощущением, подобным тому, какое он испытывал, входя иной раз в пустую, заброшенную церковь. Спал он в другой комнате, общей, и это злило его — он вообще легко выходил из себя, — потому что никогда не мог он улечься в постель до тех пор, пока не уйдут наконец к себе мать и сестра; по тем же причинам ему приходилось вставать раньше всех, что ущемляло его права в семье и поэтому тоже раздражало его.
Однажды вечером, только он, совершенно счастливый, скользнул в постель и принялся за книгу под названием «Расселас»[9], которую рекомендовал ему прочесть джентльмен с разноцветными глазами в публичной библиотеке, как его мать вернулась в комнату, предварительно постучав в дверь, потому что Джонни, она знала это, стыдлив; об этом ей говорили не только ее инстинкт и личные наблюдения, но также и протесты ее возмущенного мальчугана, время от времени адресованные ей.
В тот вечер она вошла полуодетая, в нижней юбке, чулках и с обнаженными руками. Это были могучие руки, да такими им и следовало быть, потому что их обладательница работала гладильщицей постельного белья в прачечной; тем не менее смотреть на эти руки было приятно, и Джонни иногда нравилось бросить на них взгляд, хотя чаще всего ему бывало совершенно безразлично, в каком виде мать бегает мимо него взад-вперед.
Миссис Флинн уселась в ногах кушетки и пристально посмотрела на своего сына.
— Джонни, — начала она твердо, но тут же сделала паузу, дабы потереть лоб своими красивыми белыми, лоснящимися пальцами. — Не знаю, право, как и сказать тебе… Да и что ты ответишь…
Джонни с демонстративным нетерпением потряс «Расселасом» и издал протестующий вздох.
— Не могу и подумать, — продолжала его мать, — нет, я и подумать не могу, что это наша Помона; но ведь это она и есть… И этого не миновать — я обязана сказать тебе; ведь ты единственный мужчина в нашей семье, справедливость требует, чтобы ты все узнал: она собирается родить, наша Помона.
Мальчик повернулся лицом к стене, хотя мать на него и не смотрела — ее взгляд был прикован к ковру у каминной решетки, он был дырявый…
Наконец Джонни отозвался: «Гм, ну?», и, так как мать ничего не ответила, добавил:
— Ну и что же? Я ничего не имею против.
Миссис Флинн была прямо-таки шокирована его безразличием, а может, только притворялась шокированной. Джонни никогда не знал, притворяется она или говорит искренне. Не годилось сыну так думать о матери, но он думал о ней именно так, да такова и была миссис Флинн.
Она воскликнула:
— Как это ты не имеешь ничего против! Ты обязан… Не могу же я все взваливать на свои собственные плечи. Теперь ты единственный мужчина в нашей семье — ты должен, Джонни. Что нам делать? Он свирепо уставился на обои, находившиеся примерно на расстоянии фута от его лица. На них был невыразимо безобразный узор из цветов, когда-то синих, а теперь приобретших совершенно неописуемый оттенок. Он намеревался когда-нибудь заменить эти обои другими — с иным рисунком.
— Ну? — спросила мать резко, постукивая кулаком по его постели.
— Что ж, ничего но поделаешь… теперь… — Он страшно покраснел. — Как это случилось?.. Когда она ожидает?
— Это знакомый ее… Прибрал он ее к рукам, Стрингер его фамилия. Еще около двух месяцев осталось… А ты что ж, так ничего и не заметил? Уже все знают. Ты странный мальчик, Джонни, не понимаю я тебя; нет, не могу я тебя раскусить. Стрингер его фамилия, и поплатится он за хорошие эти дела; вот я и хотела все тебе рассказать. Он, ясное дело, ото всего отпирается, да они всегда так.
9
Роман английского писателя и лексикографа Сэмюела Джонсона (1709–1784) «История Расселаса, принца абиссинского», утомительно-длинное, архаически сложное произведение.
Эти его качества и «обыгрывает» Коппард, характеризуя литературный вкус своего юного героя. (Здесь и далее примечания принадлежат переводчикам.)