— Ему следовало бы это сделать, будь он проклят! — воскликнула миссис Флинн. — Вот только одно — напугана она очень, до смерти его боится. Да и вообще не хотим мы его здесь видеть: она говорит — он мерзкий, гнусный тип.
Несколько мгновений Джонни сидел молча. Помона работала ученицей официантки в ресторане, а Стрингер — клерком у аукциониста. Мысленно Джонни уже видел, как его бледная маленькая сестренка дрожит в страхе перед негодяем (которого он представлял себе этаким жирным верзилой с рыжей бородищей); это ужаснуло его, причинив острую боль.
— Кроме того, — продолжала миссис Флинн, — он вот-вот женится на одной особе — этакая шлюха, помоги ей боже, и даже не исключено, что он уже и сочетался с ней. Да нет, давно я выбросила из головы эту мысль, будто он женится на нашей Помоне, еще до того, как рассказала тебе, — давным-давно.
— Но ведь мы можем только сообщить ему о Помоне, ну, и спросить, что он намерен делать.
— Что он намерен делать — вот уж действительно! — вознегодовала вдова.
— И если он человек приличный, — продолжал Джонни спокойно, — все будет хорошо, обойдется без хлопот. Если же нет — ну что ж, тогда мы можем предпринять что-нибудь еще.
Мать не вполне согласилась с ним, но Джонни был уверен в своей правоте. Он сидел, поставив локти на стол, подперев голову руками, и никак не мог придумать, что же следует написать Стрингеру. Он поднимал глаза и пристально оглядывал комнату, как некое совершенно незнакомое ему место, хотя ничего незнакомого там быть не могло, поскольку он прожил в ней уже много лет. Там было не так уж много мебели, хотя бы потому, что и места было маловато. Большой стол покрывала клеенчатая скатерть, залоснившаяся и вся в пятнах. Два-три стула, старомодных и неудобных, стояли на ковре, довольно дырявом и не слишком-то чистом. Были там и шкафчики в нишах, и гравюра в рамке кленового дерева, изображающая сцену «мышеловки» из «Гамлета», и рядом с ней на стене висел рашпер, чьи зубчики были перевиты по окружности цветной шерстью; кроме того, он был украшен пышными шелковыми бантами. Но подлинную страсть миссис Флинн питала к вазам, и два этих пестро расписанных предмета роскоши, приобретенных на ярмарке, прекрасно гармонировали с часами, чей белоснежный циферблат давным-давно пожелтел от масла, которое, как утверждала миссис Флинн, «заставляло их правильно тикать».
Нет, никак не мог он придумать, что написать в этом письме; мать сидела напротив, глядя на него так настойчиво, что ему пришлось попросить ее уйти в другую комнату и подождать там. Потом он уселся, принюхиваясь и фыркая, как если бы обдумывал это письмо при помощи носа, в то время как в комнате запахло копотью от лампы. Джонни вспомнил, что очень давно, когда они были еще совсем ребятишками, он увидел Помону в ночной рубашонке и, рассердившись из-за какого-то пустяка, ударил ее кулаком в бок. Краска сбежала с ее лица, она не могла говорить, не могла дышать. На мгновение он преисполнился гордости — ему ни разу не удавалось так здорово стукнуть другого мальчишку. Но Помона упала на стул, лицо ее исказилось от ужаса, глаза наполнились слезами, которые почему-то никак не могли пролиться. Вот тогда-то и овладел им страх, ужасный, пронзительный, безумный; она умирает, она умрет — он не в силах помочь ей! В порыве страстного раскаяния и жалости он бросился перед ней на пол и покрывал поцелуями ее ножки, — они были крошечные и прелестной формы, хотя и не совсем чистые, — пока не почувствовал, что руки сестренки ласково обвились вокруг его шеи, и не услышал ее голосок, звучащий любовно и всепрощающе…
Прошло немало времени, прежде чем миссис Флинн решилась вернуться в комнату.
— Ну, так что нам с ней делать, по-твоему? — спросила она. — Помона должна будет уйти.
— Уйти? Ты хочешь сказать — в родильный приют? Ну нет, незачем ей туда идти. Я ничуть не стыжусь, что она ждет ребенка, да и чего тут стыдиться?
— А кто, черт побери, будет о ней заботиться? Ты говоришь как дурак, да ты таков и есть, — заявила миссис Флинн раздраженным тоном. — Меня всю неделю нет дома от зари до зари. Нельзя ее оставлять одну, а на соседей снизу плоха надежда. Так что придется ей отправляться в родильный приют — и дело с концом.
Джонни был поражен, возмущен и по-настоящему рассержен. Никогда, никогда не согласится он на такой позор! Помона! В родильном приюте для бедных! Не пойдет она туда, останется здесь, дома, как жила до сих пор; они пригласят сиделку.
— Болван! — сказала миссис Флинн с уничтожающим презрением. — На докторов да сиделок деньги надобны. Нет у меня ни пенни на такие дела.