Коробов пошел по траве, забирая правее прямой траектории – вне периметра не должно быть никаких следов присутствия землян, даже тропинок. Брезгливо поглядывая на сразу же налипших к ногам гусениц, многоножек, пятна пыльцы, летучие семена и прочее добро, планетолог целеустремленно продвигался вперед. Жаль, до карьера идти недолго, а то он поехал бы на «телеге» – антигравитационном транспортере. До карьера, видите ли, не рекомендуется использовать технику. Она может испугать диких аборигенов. Видите ли. А если далеко, то, стало быть, не может…
Аборигены Коробова тоже беспокоили. Нет, не агрессивностью – равнодушием. Они совершенно не хотели никаких перемен, знаний и благ цивилизации. Приходилось строить из себя небожителей и хоть как-то через религию пытаться вытравлять первобытную дикость и невежество местных жителей. Земля – и руководство станции – само собой, запрещала инквизиторские методы воздействия, да он и не собирался никого насильно окультуривать, но абсолютное нежелание аборигенов идти на контакт сильно расстраивало. У них тут бешеная смертность, антисанитария, жертвоприношения и еще много чего – фаталисты, мрут как мухи, лечения не приемлют… Но меняться не собираются ни при каких обстоятельствах. Посох со встроенным фонариком вождь взял, а лекарства – нет. Обидно.
Подходя к карьеру, Коробов окинул взглядом привычный пейзаж и заметил, что странная оранжевая полупальма-полубаобаб, что всегда вызывала его любопытство и восхищение, лежит, поваленная вчерашней бурей. Вернее, не вся, а внушительный сук, отколотый от основного ствола. Молния, наверно. То-то ночью что-то погромыхивало… Троп – остров в океане, климатические катаклизмы на Ириде не редкость. Ну-ка, ну-ка…
Он поспешил к поваленному дереву. Подошел, обследовал, обнюхал. Очень занимательно. Образцы, конечно, давно были взяты (под покровом ночи) – и от результатов их исследований Ли – штатный эколог-биолог-ботаник-лесовод – начинал дышать, как гончая, как только речь заходила о приснопамятном дереве. Но пилить или ломать сучья у пальм, из которых каждая вторая могла оказаться священной, разумеется, запрещалось. Юрий Михайлович хмыкнул и потянулся за коммом:
– Ли, это Коробов. Помнишь оранжевую пальму у карьера? Ну, не пальму, не пальму… Ее раскололо и повалило на землю – тебе интересно?.. Так забирай, мне одному не допереть… Что значит «некогда»?! Да какая телега, мне работать надо! Да я… Да у меня…
С минуту он выслушивал мольбы и причитания биолога – тот настойчиво предлагал срочно вернуться за телегой, ибо: техперсонал на работах! У него самого эксперимент! Киборгам за периметр нельзя! Ценнейший образец инопланетной флоры! Немедленно! На станцию! Ибо!! Всеядная живность! Ливни! Излучения вредного светила! Туземцы! Бегом!!!
Юрий Михайлович устало потер лоб. Вот пока оно росло, ливни и светило ему не мешали, а тут нате. Но исследовательский зуд отнюдь не был чужд и светилам планетологии, поэтому Коробов тоже честно пытался найти выход. Драконовский устав вязал по рукам и ногам: даже если возвращаться за тем же антигравом, он уже какие-то параграфы, да нарушит.
– Так, – пробормотало светило науки в комм, – если серьезной технике за периметр нельзя, то как насчет Тафони?
Собеседник радостно охнул. Тафоня – самодельный робот кибернетика, прозванного так по меткому возгласу его сына. Насмотревшись древних мультиков про трансформеров, сынишка, четырех лет от роду, называл робота исключительно Тафоней и не отходил от того ни на шаг. Впрочем, для сына и конструировали – в том числе, и из запчастей киборгов, поэтому размеры для детской игрушки несколько зашкалили. Тафоню тоже выводить за периметр разрешалось лишь в исключительных случаях – и Ли принялся уверять, что этот случай самый что ни на есть исключительный. А сына кибернетика-то он уговорит, так как детям покидать периметр без сопровождения взрослых запрещалось абсолютно и беспрекословно.
– Уговаривай, – поверил ему Коробов, – под твою ответственность.
Спрятав комм, он скинул рюкзак и уселся на поваленный ствол. Работа откладывалась на неопределенный период. Тафоню нужно встретить и ткнуть пальцем в то, что тому нужно отнести. Разум у робота у самого был как у четырехлетки, в отличие от прилагающихся к разуму энциклопедических знаний. Гремучая смесь.
Тафоня заявился минут через пятнадцать. Ли, небось, продал душу сынишке-эксплуататору, или пошел к нему в пожизненное рабство. Других вариантов Коробов не видел. Да уж, такое сияющее на солнце, целеустремленное и спотыкающееся чудо может испугать не только аборигенов.