Заветная дверь в паре шагов притягивала его, манила и страшила. Пока ещё оставалась слабенькая, крохотная надежда, что принцесса там одна, Хилл цеплялся за неё изо всех сил. Охранники у дверей смотрели мимо него равнодушно, словно не замечая, и не препятствовали войти. Замерев на миг, словно перед прыжком с отвесной скалы вниз, на камни, Хилл собрал остатки решимости, натянул на лицо маску непроницаемой отстраненности и зашел.
Его встретила темнота. И полная тишина. Ещё одна коротенькая отсрочка. Последний шанс отступить.
Ступая легко и неслышно, оправдывая имечко, данное Шу, Тигренок прошел через гостиную и поднялся на второй этаж. В кабинете — то же самое. Тишина, темнота и никого.
Ещё осторожнее он преодолел следующую лестницу, заглянул в её спальню через витражную дверь, почти уверенный в том, что увидит их обоих, спящих в обнимку… неплотно прикрытая дверь отворилась бесшумно, едва он её коснулся. В спальне творилось нечто странное. По всей комнате порхали хаотично радужно мерцающие бумажные птички, придавая знакомому месту призрачно потусторонний вид. Этому впечатлению способствовала и мертвая тишина. И, особенно, переливчатое размытое сияние вокруг неподвижной фигуры в кресле. Принцесса невероятно походила на привидение. Её аура беспорядочными всполохами то вспыхивала, то угасала, и обычно чистые цвета перемешивались в самых неожиданных сочетаниях. Хилл не понимал, что же с ней такое — она, казалось, и не спала, и не бодрствовала… он остановился у самого порога.
— А, это ты. Вернулся. Надо же, — даже её голос не походил сам на себя, хрипловатый и слишком тщательно выговаривающий слова. — Ну, здравствуй, Тигренок.
Фигура в кресле пошевелилась, и сквозь потустороннее мерцание он начал различать подробности. Распущенные по плечам волосы, тонкую ночную сорочку, разными цветами светящиеся глаза — один голубым, другой сиреневым, — припухшие, словно искусанные губы, темное пятнышко в ложбинке между ключицами, похожее на след поцелуя или укуса… полупустой бокал в руке и кувшин на полу. Шу была пьяна.
— Иди сюда, — она указала нетвердой рукой на пол у своих ног. — Налей мне вина. Ещё осталось.
Хилл стоял неподвижно, разрываемый противоречивыми устремлениями. Облегчение, удивление, ревность, возмущение, протест… Он уже жалел, что пришел… и не хотел признаваться себе, что больше всего его задел вид её зацелованных губ и запах постороннего мужчины.
— Тигренок? В чем дело? — по комнате пронесся порыв холодного ветра. — Иди ко мне.
Не в силах сдвинуться с места, Хилл любовался разгорающимися огнями её глаз, почти чувствовал не губах вкус её кожи, и хотел одновременно и сбежать от надвигающейся бури, и схватить её в охапку, бросить на постель. Стереть с её тела чужой запах, заглушить его своим. Заставить её кричать от желания, позабыть обо всем не свете, кроме него.
— Я сказала, иди сюда. Быстро. — Шу отбросила бокал и встала. Её разбирала злость и досада. Два часа она терпеливо ждала его, не позволила Дайму даже зайти к ней, буквально захлопнула дверь перед его носом… и что? Явился. Сосулька. Лимон мороженный. Ноль внимания, фунт презрения. Словно она не сидит тут перед ним почти нагая, не ждет… да как он смеет?
— Ты оглох? Или спутал меня с кем?
Хиллом окончательно овладело упрямство. Что он, безвольная кукла, чтобы так с ним обращаться? Собака, которой все равно, бьют её или чешут — все равно будет лизать хозяйскую руку? Мало ей того, что он отдает вместо неё свою жизнь, надо ещё его унизить напоследок?
— Что уставился? Позабыл, кто ты такой? Напомнить? — гроза неумолимо приближалась.
— Упрямство свое показываешь? А не боишься? Думаешь, раз ты спал в моей постели, так я тебе больше не хозяйка? Дерзкий мальчишка! Ты мой! И будешь делать то, что я велю!
Демоново изваяние не шелохнулось и даже не моргнуло. Шу чувствовала, что сходит с ума. Какого ширхаба он пришел? Помучить её? Поиздеваться? Доказать ей собственное превосходство? Полюбоваться, как ей плохо без него? Чего он добивается? Чтобы она умоляла его заняться с ней любовью?