— Какого ширхаба! На колени, живо, — всего один шаг в его сторону, волосы поднялись и зашипели змеями, воздух затрещал молниями. Она сама напоминала шаровую молнию, дотронься, и вмиг взорвется, сожжет все вокруг. Хиллу нестерпимо хотелось коснуться дивно прекрасной колдуньи, разозлить её ещё сильнее, чтобы сгореть в пламени её гнева и не испытывать больше удушающей боли. Избавиться он разъедающей душу обреченности.
— Негодный раб. Можешь упрямиться, сколько влезет, — в руках принцессы оказалась знакомая плетка, сильным порывом ветра с Хилла сорвало камзол… и внезапно все стихло. В тишине хрипловатый смешок Шу прозвучал довольно жутко. Безо всяких внешних эффектов его оставшаяся одежда просто исчезла, и Хилл остался нагим.
— О… надо же… ты меня хочешь… — Шу снова засмеялась, ещё более невменяемо. — Тебе нравится дерзить? Прелестно… — она подошла совсем близко и запустила руку ему в волосы, накручивая на запястье и наклоняя его голову к себе. — Ты мой. И не смей это отрицать.
От её прикосновения у Хилла перехватило дыхание и помутилось в глазах. Если бы она сейчас снова приказала ему стать на колени, или выпрыгнуть в окно, или пойти и утопиться, он бы послушался беспрекословно. Какого демона он продолжает сопротивляться, если единственное его желание — поцеловать её? Немедленно! Только тугой жгучий комок в груди словно держит, опутав невидимой болезненной паутиной, отравляя и лишая разума. И, невзирая ни на что, вопреки всякой логике, требует не сдаваться. Умереть, но не попросить её: «коснись меня, поцелуй… скажи, что любишь… я твой, весь твой, до самого донышка, только люби меня хоть немного».
Он не заметил, как его руки охватили шелковые ленты и притянули к столбику балдахина у кровати. Первый удар плети показался ему глотком противоядия, возвращая утерянный рассудок и отвлекая от нестерпимой боли внутри. Кожаный ремень оставлял рубцы на его коже и вытягивал из него отраву. Хилл словно трезвел, пробуждался от горького наваждения, каменная тяжесть и невыносимое напряжение вытекали из него вместе с капельками крови. Он вынырнул из трясины безнадежного отчаяния, снова почувствовал себя живым. Прикосновение плети казалось нежной лаской по сравнению с грызущей изнутри, выжигающей, разрывающей сердце на части мукой ревности.
В этот раз Шу не церемонилась. Она была достаточно пьяна, чтобы, не задумываясь о последствиях, вымещать на нем свое разочарование и злость. Ей хотелось причинить ему боль, услышать его крик. Принцесса наказывала Тигренка за собственные порочные мысли, за собственную измену, за то, что чувствовала себя виноватой. И за то, что ей нравилось видеть кровь на безупречной спине, чувствовать его дрожь, его боль при каждом ударе, слушать его стоны. Ей хотелось слизать каждую красную капельку с гладкой горячей кожи, почувствовать ладонью неровное биение сердца… она наслаждалась властью над ним. Полной и абсолютной.
Словно откликаясь её невысказанным желаниям, Тигренок застонал. С каждым новым ударом из его груди исторгался полувздох, полустон. Исчезла мертвая неподвижность, он вздрагивал всем телом, прижимался головой к деревянному столбику, дышал судорожно и рвано.
Она и сама дрожала, горела и задыхалась, словно хлыст касался её кожи. Шу застонала сквозь стиснутые губы вместе с его последним стоном и опустила плетку. Спина, плечи, бедра Тигренка, исчерченные алыми полосками, притягивали её, не давая отвести взгляд. Она не вытерпела и, подойдя почти вплотную, лизнула выступившие капельки крови на его плече. От этого легкого прикосновения Хилл выгнулся и закричал, словно до него дотронулся раскаленный металл, а не нежный язычок. Жаркая волна удовольствия окатила Шу — бьющееся под её языком тело, соленый вкус его крови, глубокий горловой крик, почти рычание… вцепившись обеими руками в израненные плечи Тигренка, она вылизывала каждый рубец, каждую ссадину.
Ему казалось, что он теряет рассудок снова. Теперь уже от невыносимого наслаждения, перемешанного с болью так, что их невозможно стало отличить. Хилл сгорал, умирал от жажды, и содрогался от каждого её прикосновения, такого нежного и жадного, словно она не могла ни на миг от него оторваться. Сейчас, привязанный и высеченный, он чувствовал себя наконец свободным, и в какой-то момент мир обрел для него снова кристальную чистоту и прозрачность.
Её острые ногти, не то ласкающие, не то терзающие его кожу, её влажный горячий язык вызывали в нем ощущение, будто она занимается с ним любовью, владеет им… ощущение полного слияния не только тел, но и мыслей, и желаний, и чувств. Он не был больше заперт внутри самого себя наедине с ужасом и страданием. Как прежде, Хилл словно свою, чувствовал её страсть, её обиду и тревогу, её потребность в нем, её страх потери… и был совершенно уверен в том, что они предназначены друг другу. И пусть у них совсем мало времени, но это чудо стоит того, чтобы расплатиться за него собственной кровью и свободой. И даже жизнью.