Курьеры метались все в мыле,
Умри, но лекарство добудь.
И Моника с Хиллари выли,
Припавши друг-другу на грудь.
И вот через горы и реки
Летит к нам в Москву самолёт,
А в нём добрый доктор Дебейки
Лекарство для Маши везёт.
Да разве могло быть иначе,
Когда такой славный народ.
Кончаю и радостно плачу,
Мне жить это силы даёт.
Судьбы людские
«Гаврила был».
Н. Ляпис-Трубецкой
Постойте, господин хороший, —
Спросил бездомный инвалид, —
Подайте мелочи немножко,
Моя душа полна обид.
Я в жизни претерпел немало,
Мои немотствуют уста,
Отец мой пил, а мать гуляла,
Я из Сибири, сирота.
Я с детства слышал, как кряхтела,
Шипела сладострастно мать,
Под гарнизонным офицером
Скрипела шаткая кровать.
Но как-то ночью пьяный тятя,
Вломившись в избу со двора,
Пресёк навеки скрип кровати
Одним ударом топора.
Убив маманю с офицером,
Тела их расчленив с трудом,
Сосватал высшую он меру.
Меня отправили в детдом.
И вот я, маленькая крошка,
В рубашку грубую одет.
Кормили мёрзлою картошкой,
Макали носом в туалет.
Там били шваброй и указкой,
Там не топили в холода,
Там я совсем не видел ласки,
А только горестно страдал.
Там лишь в сатиновом халате
К нам в спальню ночью заходил
Заслуженный преподаватель,
Садист и гомопедофил.
Так проходили дни за днями,
Мне стукнуло шестнадцать лет,
Казённую рубаху сняли
И выгнали на Божий свет.
Лишь пацаны мне помогали,
Когда я вышел налегке,
Нашли работу на вокзале,
Пристроили на чердаке.
Но кто-то не платил кому-то,
И, вдруг, ворвавшись на вокзал,
Где я работал проститутом,
Наряд ментов меня забрал.
И врач сказал в военкомате,
Куда привёл меня конвой:
— Дистрофик, гепатит, астматик.
И вывод — годен к строевой.
И вот в Чечню нас отправляет
Российский Генеральный штаб.
Дрожи, Басаев и Гелаев,
Беги, Масхадов и Хаттаб.
Но там в горах за двадцать баксов,
Не вынеся мой скорбный вид,
Меня к чеченам продал в рабство
Герой России, замполит.
Я рыл для пленников зинданы,
Сбирал на склонах черемшу,
Я фасовал марихуану,
Сушил на солнце анашу,
Но что возьмешь с меня, придурка,
Раз, обкурившись через край,
От непогасшего окурка,
Я им спалил весь урожай.
Ломали об меня приклады,
Ногами били по зубам,
Но в честь приезда лорда Джадда,
Решили обратить в ислам.
В святой мечети приковали
Меня к специальному столу,
Штаны спустили, в морду дали
И стали нервно ждать муллу.
Вошел мулла в своем тюрбане,
Взглянул и выскочил опять,
Крича: — Аллах, отец созданий!
Смотри, да что там обрезать?
Нога чечен пинать устала.
Так и пропала конопля.
Меня прогнали к федералам
Прям через минные поля.
Вокруг меня рвалось, я падал,
Потом уже издалека
По мне ударили из «Града»
Родные русские войска.
А я всё полз, всё полз сквозь взрывы
И, лишь услышав громкий крик:
«Стой, бля! Стреляю! В землю рылом!»
Я понял, что среди своих.
Неделю мучался со мной
Из контрразведки дознаватель.
Сперва подумали — герой,
Потом решили, что предатель.
Уже вовсю мне шили дело,
Готовил ордер прокурор.
Меня в санчасти пожалела
Простая женщина-майор.
Анализ взяв мочи и кала,
И кровь из пальца и из вен,
Она меня комиссовала
С диагнозом — олигофрен.
Вот полузанесён порошей,
Сижу, бездомный инвалид.
Подайте, господин хороший,
В моей груди огонь горит.