На урожай приносили жертву адским псам, они нам обещали.
Но глупы мы были, и слишком любили молодость, чтобы казаться извне, чтобы прослыть храбрецами.
Прислушавшись, достигали неминуемого, отрекшись, лишь возводили в степень зависть к самим себе.
Мудрец усмехнулся тогда над нами, за что и был послан.
Туда ему и дорога, да в вечность, да по целому куску.
Слишком сладко, чтобы отрицать, слишком медленно, чтобы перебродить.
И легкость здесь неминуемо наступала, наступала вселенская эйфория.
Но в стороне мы оказывались в очередной раз.
В очередной раз это все не про нас было.
Песня 41.
Славные деньки, позабытые до самых краев.
Мы прошли лес самоубийц, не разу не споткнувшись.
Плутали как ошалелые по льдинам, без ботинок, в одних носочках.
Соскучились по дуновениям ветра со стороны свалок и помоек, что как громадные озера, в них люди пропадают навсегда.
Окружили бредом возвышенности необдуманной суеты, дрыгали ножками смехотворных заброшенных зданий.
Полный примитивизм и пост-ирония, забытые дебри сказочных зазеркалий.
Былые времена оказавшихся по ту сторону душ, страждущих и стонущих неприметно.
Колокольный звон был слышен позади, славился своим звонарем тот храм, обманывал детей.
Преступал земные законы, а перед своим богом был чист, словно выцветший лист, словно прогнившая лестница.
Погонял тогда коней, слепо следуя кнуту, без отзывов и смело, с выворотом головы.
Нахлынули тогда воспоминания горькие, сладкие мысли потекли из ноздрей реками, ручьями.
Злобно было и радостно, смешно и грустно, но стабильно переменчиво, чтобы казаться одинаковым.
И не было никаких трудностей перевода, ведь мы говорили на одном языке, на одном красноречии.
Приятно было осознавать, что ты летала где-то рядом, завывая свои песни, вопя и матерясь.
Требовательны мы были друг к другу слишком, слишком лучезарным казался мир тогда и раньше.
И привычка наступала, наступать на жучков и паучков, поневоле оказавшихся на нашей дороге.
Но дорога сплошная пыль, и наши сандалии вязли в ней очень правдоподобно.
Песня 42.
Трубы несли горячую воду вперемешку с калом, затем выход находили, и мы стояли под их кончинами.
Среди бурных несуразиц, да прикрепленных к стенам советских мощных плакатов, искали преткновение, искали твердь.
Находивши, игрались с космическими бубенцами, прихватывая дрожащими пальцами славных будней недошедший сон.
Обгладывали вселенскую кость, словно собака, словно лопата из неоткуда, и совершенно в никуда.
Разглядывали половинки на висках гигантского младенца, притворялись его матерью.
Ты кормила его своей огромной монструозной грудью, я рожал дерьмо, и возил дерьмо на коляске.
Клали на стены стеклянные тарелки, разбрасывали по потолку фарфоровую утварь, застилая все пространство.
Уберегали друг друга от ночных походов, от подходов к глубинам и высотам, остерегали каждое движение.
Убирали все ненужное, все что мешало дышать, что пылью лежало на никудышных изумрудных скрижалях.
Помнили те времена, и постоянно возвращали их, постоянно скакали извне и ниоткуда, туда-сюда.
Болтались в разные стороны, не могли успокоиться, не могли очнуться хоть где-то, хоть в какое-либо число.
Приметив что-то стоящее, засыпались песком и ожидали пришествие мая, такого теплого.
Пленили друг друга ароматами, следили за каждым движением зорких глаз, пропавших сетчаток.
Были столь велики, насколько же и малы.
Увидев приведения, острили уши гнилыми ножами.
Били в барабаны, с жуткой силой, вызывая чертей на разговор, на милую беседу.
Но ничего не смели трогать руками, ибо нельзя, ненужно.
Песня 43.
Коты, словно перелетные синицы прилетали и осаживались на близкие деревья, словно грозди, сразу помногу.
Они могли летать, мы же с тобой давно утратили такую способность.
Даже прибегая ко всяким ухищрениям.
Бродяга в переулке продал мне волшебную пыльцу, он сказа что я буду летать, но это оказались спиды, и я действительно улетел.
Словно корабль, словно трусость вселенского андеграунда, как будто нехватка кислорода, или его переизбыток.
Как подстреленная утка, как недобитый заяц.
Будто нам и так не хватало, словно нам и так не было по горло, и выше.
Традиционно переменялись места скоротечной жизни загорелого солнца.
По обратной стороне луны гуляли мы, и там было нам место.
Там было так не тесно и свободно.
Там легко дышалось, и свободно держась за руки как тогда, твои песни, были не слышны, ибо вакуум.