Терлись кончиками носов, как эскимосы, ели сырую, еще трепещущую рыбу, объедались ей.
Слышали странные звуки дальних планет, стоны одиночества.
Скакали по всей солнечной системе, хотели и дальше.
Но нас не выпускало.
Неминуемо растягивало и заворачивало каждый раз, при каждой попытке.
Безнадежно становилось и грустно, и лишь песни твои.
Лишь твои песни, о безумная, о Женщина, спасали нас.
Оттачивая мастерство о камни речные, да о морскую гальку, мы проваливались снова.
Чтобы вернуться иногда, хоть когда-то, или вообще никогда.
Допевай быстрее, принимай таблетки, и ложись спать, я разбужу тебя в лучшее время.
Песня 44.
Смешные картинки в их первозданном виде, как будто навсегда, как будто вольные.
На блюдечке подносили дары, не смея поднимать голову.
Преломленный свет больше не казался таким обыденным, он был больше похож на пожарный шланг, на неполный месяц февраля.
По злому, да по-доброму, по морозу сильному, да по раскисшей оттепели.
Неважно, ступали ли мы по песку, или по выжженному асфальту, все тоже.
И ноги превращались в остатки, преодолевая сразу несколько путей до края.
Целая кружка остывала медленнее, живое тело, и вовсе по сути источало холод несравнимый.
К космосу, к частицам неуловимым, по унылым страницам пост-говна.
Во время засухи, не ищи воду, во время засухи, ляг, и усни вовсе.
Такое расположение вещей меня радует, тебе приносит кризис.
За кормой гнилые акулы жрут сами себя, и становятся таковыми.
Их преследует страсть, их давит голод, и иногда водяной столб, не иначе как по курсу, не иначе как скоро земля.
Образовав новые колони, мы построим клиники абортов, замуруем в толстые стены признаки былых.
В воскресенье порадуемся знатно, а в понедельник пожалеем обо всем что случилось за это время.
Пребывая в пустых комнатах, залегая в посланиях из-под земли, путаясь в собственных мыслях.
Не из патологического влечения, а по воле разума неразумного.
Сгустки энергии образовывали пары, находя друг друга в разных локациях, предназначенных для этого, и не совсем.
Бред настолько усиливал голову, что обходилась она слишком дорого.
Слишком шикарно было носить ее, слишком тягуче было наслаждение от рта.
По-настоящему, нас тут не должно быть.
По правде сказать, мы и не здесь вовсе.
Песня 45.
По утру, окна запотевали, ближе к обеду, они осушались и становились мрачнее, забавно может быть.
Только прыгнув, ты спасешься, лишь позабыв, ты узнаешь откуда.
Быть может зло, есть тайное чудо часто скрываемых древних пещер и глубинных шахт.
Тогда добро, лишь признак понравиться обезьяноподобным, быть в их обществе.
Мир представлял мыльный пузырь, благо аутентичности, смысл отчуждения.
На его стенках замысловатые мыльные узоры, движущиеся хаотично.
Дружественные никому, отказавшиеся по доброй воле, среди листвы.
Ну ты, подонок, подходи поскорее, поближе, установи таймер.
Мы не падали больше на колени, не вскидывали руки к небу, и ничего у него не просили.
Мы шли, делая всего лишь шаги, иногда насвистывая твои песенки.
Мысли становились слишком спутанными, слишком спонтанными чтобы быть неправдой в этот момент.
Слишком сильно поперло, слишком много козырей вначале игры.
Им все равно выйти, это плохой знак, отличительное напоминание, как труба, как пешая переправа.
Ты не видела снов, ты проживала их.
Я не видел снов, я находился в твоих, постоянно путаясь в словах, и спотыкаясь о безумные камни, столетиями нагружавших твою головушку.
Приветствую вас, идущих на смерть.
Завидую ветру свободному, который просто движется.
Примыкаю к разным ячейкам и полочкам.
Каюсь каждый раз, за разорванное полотно, что должно было нести нас в некую точку потоками ветра.
Ты страдала от себя.
А я, пытался хоть как-то облегчить твои муки, заглядывая из-за угла.
Песня 46.
Брели и по ныне, брели как всегда, как бредни, что тащат захудалую рыбу, к захудалым тельцам людей.
Ты упала, оступилась и грохнулась что есть мочи, и на твоем теле образовалась поломка, неминуемая брешь.
Я пытался закрыть ее хоть чем-то, замазать, жалеть до заживления.
Приморозить льдину, ведь ты так холодна, ведь тебе это было бы так кстати и к лицу.
Но из раны лились и лились разудалые песни ярморочные, и скоморохи подыгрывали тебе, трубадуры плясали.
Из моих глаз вытекали последние слезы.
Из твоих, словно березовый сок, струились еще только первые.
Напоровшись на сучки, надломав все веточки, трубадуры и задиры карнавальные, уходили, оставляя нас.