Ты уткнулась в меня своим грязным одеялом, я подоткнул свои ноги под камень, заботливо припрятанный за пазухой носовой.
Мир перевернулся с ног на голову, и сломался, и не смог вернуться в обратную сторону.
Так говорили мы, так больше не смел сказать никто более.
Третья комната казалась мне страшнее, наиболее ужасная чем все те две остальные.
Четвертой же быть не дано, ей не дано было случиться в этом пространстве.
Закинув ногу за голову, ты никого не удивила.
Закинув вторую, ты насмешила меня, Женщина, ты была прекрасна.
Твое безумие заразительно, твои песни неумолимы.
Словно рыбий глаз, словно собачье ухо, мы больше никому не нужны были более на этой планете.
Так давай же дальше, в созвездия, в пылевые скопления.
К самому краю, по квантовому мостику.
Ты изобрази одно положение, я другое, и договорившись, мы будем знать, что сказать друг другу в следующий раз.
Песня 47.
В плотном ухе заселилось неосознанное.
Оно точило, и причиняло нескончаемые муки, сверлило маленьким ручным буром, отбирало идеи и мысли.
Твердило о благе, сменялось с утренней зарей, себе подобными.
Слегка затупилось, уносилось подальше, чем могло казаться, и еще дальше.
Скачки по неразумному, быстрая смена мыслей, слишком быстрая чтобы уследить, слишком молниеносная чтобы попытаться уцепиться.
До утра оставалось недолго, дольше чем до завтрашнего вечера, ближе чем до собственного края туманного.
Ты брела, и я брел за тобой.
Ты слыла нехорошей, а я хотел быть еще хуже, еще более в настоящем, еще менее чем здесь.
Так мерзко, что слишком сладко, приторно до дрожи в коленях.
Так приятно, что быстрее и быть не могло.
Ты вызывала духов, хотела помощи от них.
Я неминуемо вызывал рак, хотел, чтобы он покинул нас поскорее.
Таким образом проходили наши будни, таким образом текло отведенное нам вселенной время.
А праздники проходили в бесконечных возлияниях, с предсказуемыми последствиями.
Нисколько не сожалея, а лишь слегка подбадривая.
Не разу не задумываясь, а лишь каждый раз проваливаясь в новые состояния.
Вместе легче бороться, по одиночке легче сломаться и быть неуверенным.
Так закалялась сталь, так говорил Заратустра, так били своими молотами ведьмы.
Приглашали нас за стол, но мы отказывались.
Звали нас, хотели послушать твои песни, но мы были недостойны.
Недостойность, была наша основная черта, наша великая надежда на что-то.
Песня 48.
Ну нет и нет, и что дальше?
А дальше вот что, послушай.
Крокодилы были не совсем теми, кем могли показаться на первый оценочный взгляд.
Один дешевый укол, и ты улетаешь в те места, которые нужны были только тебе.
Несколько таких, и они разрывают твою плоть, которая уже состоит в основном из гноя, из гонений.
Не совсем чтобы нужно было, не вовсе то, что кажется в первое время.
Связи теряли смысл, родственные узы рушились одним нажатием вселенской кнопки.
Радостно выли ветра между домов, радостно плыли люди сквозь них, готовясь к праздникам надуманным.
Так им легче становилось, так им позволяло не задумываться.
Иначе отвал головы, иначе слишком больно, чувство вины, и болезни сердца.
Было только то, что успело остаться, прославляло только то, что никому уже не было нужно.
Такими образами обустраивалось, такими действиями возводилось все новое и старое.
Стараниями твоими, потугами редкими нашими.
Брошенные насовсем, забытые из-под половой доски.
Оставленные в телах куски металла, докучали до боли.
Тускнели все известные стены, струились все известные человечеству родники, источая свежесть, даря прохладу.
Понесись же и ты по ним, запой песню.
Стань, Женщина, еще безумнее, еще желаннее чем есть на самом деле.
Прекрати думать об этом, оставь эту ношу мне.
Да проследи за всем что вокруг.
И будь слаба, как никогда раньше, позволь мне быть сильным, позволь мне подчинить.
Песня 49.
Столетние заговоры, столетних лисиц, ничего кроме горя.
Блуждающие во тьме, да обретут то что искали.
В этом не ничего неизвестного, в этом не было ничего кроме кромешного сумрака.
Безвыходные ситуации находились без выхода, без малейшего намека на помощь со стороны затхлого сарая.
Без струи воздуха, без ветра утреннего, да со стыдом смотрящего.
Ты словно обугленное палено, я подобен тому огню, что в пепел хотел превратить.
Не хотели и не могли, не было желания, и не было никаких намеков на смерть, на убийство.
На старческом маразме не уехать далеко, и ты не желала, не желала выслушивать эту околесицу.